Галина Гончарова - Некромант. Рабочие будни

Галина Гончарова

Некромант. Рабочие будни

Часть первая Глава 1

Прибытие

Тишина.

Чернота и безнадежность.

Луна светит в окно бледным безразличным глазом. Такой холодный свет. Такой пустой.

Волки воют в такие ночи. И Каирис тоже хотелось завыть.

Одна.

Совсем одна.

Никого.

Конечно, есть тетушки и дядюшки. Только свистни.

Прибегут, начнут плакать, сочувствовать, причитать, предложат помощь… лучше бы сразу яду предложили!

Знает она ту помощь!

Ой, деточка, да где ж тебе одной справиться с таким хозяйством…

Да давай мы тебе поможем, вот у меня тут племянник, такой хороший мальчик…

Лучше уж сразу в костер.

Наверное, больше всего жалеют, что она не умерла вместе с мамой. Поделили бы наследство между своими хорошими мальчиками и девочками — и успокоились бы.

Как же… кривая ветка почтенной семьи.

Зато с деньгами и наследством.

"Белая птица".

Папина таверна.

Папа всю жизнь мечтал, пока наемничал. А потом так получилось, сорвал где-то крупный куш — и осел в Тиварасе. Ушел из отряда, выкупил таверну у прежнего хозяина, стал вести дела, женился…

Женился на девушке на двадцать пять лет его моложе, из почтенной ремесленной семьи, уже сговоренной за сына соседа-ремесленника…

Чего родные и не смогли простить до конца.

Впрочем, молодым на все было наплевать.

Они были абсолютно беззаботно счастливы. Несмотря на разницу в возрасте, кучу шрамов у счастливого мужа и шипение родных невесты. Дедушка даже ругаться приходил… папа рассказывал.

Только им было все равно.

Через год после свадьбы родилась Каирис. Папа был счастлив. И имя дал красивое.

Каирис.

На одном из древних языков — Чайка.

Родные смирились и внешне успокоились.

А еще через три года у Каирис появился младший братик. Кай.

Лекарь, правда, сказал, что больше детей у мамы не будет. Травы посоветовал. Но это никого не огорчило. Отец все равно маму любил без меры и памяти. Да и Кайри брата обожала.

Любила.

Как странно это звучит.

Любила…

Отец, мама, брат…

Все, все, все за один год!

И катятся по щекам слезы, и рвется из груди тоскливый то ли крик, то ли вой…

ЗА ЧТО!?

Почему так?! Так жестоко, так несправедливо?!

Первым не стало отца. Такого большого, сильного, веселого… пьяная драка.

Кто достал нож?

Даже стража это выяснить не смогла.

Никто не понял, как это могло произойти. Отцу вышибалы не требовались. Он всегда сам разнимал пьяных. И в этот раз тоже… что? Как?

Никто ничего не видел. А если кто и видел — не признался. Даже на допросе.

Хватило одного удара. Лекарь сказал — слева. В почку.

И папы больше нет.

Вообще нету. И никогда не будет. Папы, который подхватывал ее сильными руками и подбрасывал вверх, гладил по волосам, дарил смешные безделушки, мечтал о хорошем женихе…

Его нету.

Самого лучшего в мире папы.

Так больно…

Так неправильно…

Мама тогда словно постарела на двадцать лет. Сгорбилась, поседела, словно на темные волосы лег пепел отцовского костра…

Потому и не убереглась.

Каирис и Кай поддерживали друг друга как могли. Кай в одночасье стал взрослым мужчиной…

А мама…

Она все время плакала. Словно огонь жизни залила слезами.

Болезнь пришла в город, как удар молнии.

Зеленая горячка. Так она называется по зеленоватой пене, выступающей на губах больного.

Она лечится. Но если человек сам не хочет жить — он смерть всегда найдет.

Мама сгорела в три дня. И улыбалась, умирая. Ее ждал отец.

А следом за ней ушел Кай. Ее любимый младший братик.

Зеленая лихорадка может выкашивать города. Она коварна. Очень коварна.

Иногда она как обычная болезнь — заканчивается за пятинку. А иногда…

Она проходит за пару дней, все успокаиваются — и тут следует вторая волна. Как взрыв. И спасти человека не удается.

Так случилось и с Каем.

Он шутил и смеялся, валял дурака до последнего, а смерть выжидала за его плечом, раскинув липкие тенета…

Каирис умоляла Четырехликого на коленях. Не забирать последнего родного человека. Но боги не услышали.

Кай умер на руках у безутешной сестры.

И Каирис осталась одна. Совсем одна.

Их — нету.

Никого больше у нее нету.

Есть дядюшки, тетушки, племянники и племянницы, имянареченные*, но близких — нету.

Никого…

* имянареченные — аналог наших крестников, прим. авт.

Скулит во дворе старый пес Булай, ощущая тоску своей хозяйки.

Каирис вздохнула.

Вышла во двор, свистнула…

Не место в доме сторожевой собаке, не место…

Но…

Девушка зарылась лицом в густую жесткую шерсть.

— одни мы с тобой остались, Лай… совсем одни…

И катятся, катятся по щекам беззвучные слезы, пропитывая жесткую собачью шерсть.

***

Таши насвистывал веселую песенку. Лошадь мерно цокала копытами. До города было еще часа два пути. Погожий летний денек, солнышко, тепло, уют… мужчина был готов замурлыкать.

Ему было хорошо и уютно.

Смешно, но темные обожали тепло, солнышко, огонь…

Что бы там ни говорили жрецы Четырехликого — темные чем-то были похожи на змей. А где вы видели змею, которая обожает морозы?

Конь мерно цокал копытами по дороге…

Все было так хорошо и уютно, что Таши даже замурлыкал. И сильно расстроился, когда перед ним на дорогу вышли трое мужиков.

Вид их не оставлял сомнения в профессии. Лесные братья. Они же шакалы дороги, они же, если по-простому, грабители и разбойники.

Ну вот… такой хороший день испортят…

— А ну стой, — приказал самый старший, демонстрируя довольно ржавую секиру так, словно это был какой-то веский аргумент.

Таши послушно натянул поводья. Конек по кличке Буряк всхрапнул и остановился.

— ребята, чего вам надо?

— Слезай с телеги, умник… — мрачно протянул второй. — Слышал, небось, что делиться надоть?

— Слушал — слышал, — заверил Таши. — А вы тут при чем?

— А при том. Значитца, у тебя фургон и лошадь… вот нам их и оставишь. А сам можешь идти.

— а больше вам ничего не надо?

— Слезай, давай. А то сейчас…

— Ребята, шли бы вы отсюда, а? Неохота вас убивать… Такой день хороший…

В землю перед мордой конька ударила стрела. Хорошо хоть Буряк был абсолютно флегматичным конем. Но Таши определенно разозлился.

— Шейсс!

Всего одно слово-команда.

Некроманту не надо приказывать громко. Его и так услышат…