Сергей Лукьяненко - Семь (фрагмент)

Сергей Васильевич Лукьяненко

Семь (фрагмент)

Часть 1. Красный

1

Каждый, кому довелось побывать в Горной Обители, выносит из путешествия что-то свое. Для паломника Обитель — одно из главных событий мирской жизни и шаг на пути к жизни вечной. Для туриста — великое путешествие, перед которым меркнут все испытанные доселе впечатления. Для ученого — грандиозная возможность оставить свой след в науке.

Мартин не верил в Бога, был чужд туристическому тщеславию и давно разочаровался в науке. В какой-то мере он разделял ту страсть к новым впечатлениям, что движет путешественников, но был очень осторожен в ожиданиях. В числе самых ярких жизненных впечатлений он назвал бы одно раннее туманное утро в низовьях Волги, один вечер в Андах и одну незабываемую ночь в Париже — причем запомнилась ночь вовсе не любовными приключениями. Иногда, разумеется не вслух, Мартин называл себя коллекционером впечатлений, и как любой опытный коллекционер прекрасно знал — самые замечательные находки совершаются, когда на них не рассчитываешь.

И все-таки от Горной Обители он ждал многого. Ему не доводилось встречать человека, который рассказывал бы о легендарном монастыре без превосходных эпитетов.

Процессия двинулась в путь утром — лишь только небо над гребенкой скал окрасилось бледно-розовым и стал меркнуть звездный свет. Городок в долине еще спал, когда две сотни людей вышли из маленьких дешевых гостиниц и гуськом двинулись в гору. Дорога вилась над краем пропасти, паломники невольно жались к каменному боку утеса. Нередкие камнепады казались меньшей опасностью, чем уходящий вниз обрыв.

Лишь на третьем часу Мартин отделился от змеящегося вдоль скалы потока, подошел к краю дороги и посмотрел вниз. Накануне он внимательно изучил туристические путеводители и вынес твердое убеждение — наилучшие впечатления даст неожиданность. Два с половиной часа он шел опустив голову, глядя лишь в утоптанную миллионами ног тропку.

Сейчас его терпение было вознаграждено.

За спиной шуршали тяжелыми серыми одеждами паломники, резкими порывами налетал холодный горный ветер. А он стоял над пропастью и смотрел на городок — просыпающийся далеко внизу, в уютной зеленой долине.

Здесь было все, что нужно человеку для жизни. Поля и виноградники, дающие по три урожая в год, тенистые парки, чистые речушки, до сих пор полные рыбы, крепкие каменные дома, мирные благополучные граждане, любящие вечерами посидеть в кафе и ресторанах…

Как жалко, что человеку в жизни нужно не только то, что нужно для жизни!

Простояв над обрывом минуту, Мартин понял, что все-таки упустил нужный момент. Остановиться и посмотреть на город нужно было раньше, перед самым рассветом. В тот миг, когда первые солнечные лучи прогоняют с улиц ночной туман, когда между скалами еще лежат глубокие черные тени, когда в окнах ненадолго загорается свет и первые прохожие выходят на улицы. Нет, сейчас городок тоже был красив и озаренные утренними лучами солнца горы оказались восхитительно прекрасны. Но в копилке впечатлений Мартин мог дать этому мгновению лишь десять баллов из двенадцати…

Над самым ухом у Мартина тихо щелкнул затвор фотоаппарата. Мартин видел подошедшего паломника, но у него и мысли не было, что религиозный фанатик поведет себя как обычный турист.

— Чудное творение Господа, служащее к славе Его, — поймав взгляд Мартина, сообщил паломник. Фраза была напыщенной и казенной, будто из путеводителя, но все-таки Мартин кивнул. Как-никак человек разделял его увлечение. Паломник не унимался: — С тобой все в порядке, брат?

— Все замечательно, — успокоил его Мартин.

— Все-таки не следует отставать, брат, — напомнил ему паломник. — Дорога трудна.

Мартин вовсе не считал горную тропу столь уж трудной. Будь в том необходимость, он сумел бы проехать по ней на машине. Но объяснять это паломнику вовсе не требовалось.

— Пойдемте, брат, — согласился он. — Я не знал, что в паломничество можно брать фотоаппарат.

Паломник чуть смутился:

— Тут есть разные мнения… но это не возбраняется. Меня зовут Рамон. Я из Испании. Нас вел падре Себастьян.

Мартин пожал протянутую руку. Он распознал в паломнике испанца по акценту и по внешности — Рамон был смуглым, высоким, с быстрыми движениями. Пожалуй, примерно одних лет с Мартином, что-то между тридцать пятью и сорока годами.

— Мартин. Я шел с ксендзом Павлом.

— Вы поляк? — обрадовался чему-то своему Рамон.

— Русский. Идемте, иначе отстанем.

Он пристроились к хвосту процессии. Большинство паломников шли молча, даже не глядя по сторонам. Но некоторые вполголоса разговаривали, отнюдь не спеша погрузиться в положенные благочестивые мысли.

— У вас не русское имя, — с любопытством сказал Рамон. — Я знаю русских, я работаю в отеле. Они часто у нас останавливаются. Я думал, вы из Скандинавии.

Мартин мысленно выругался. Имя не давало ему покоя не только в России.

— Есть такая книга, главного героя зовут Мартин, — привычно пояснил он. — Родители назвали меня в честь героя книги. А шел я из Польши, потому что из России сюда собирается слишком мало паломников.

Объяснение Рамона вполне устроило, не пришлось даже рассказывать, кто такой Джек Лондон и почему прославленная Горная Обитель столь мало ценится в России. Рамон, похоже, был из тех, кому гораздо интереснее говорить, чем слушать — то есть, из большинства.

Мартин никогда не любил большинство. Он даже демократию одобрял лишь по той причине, что она надежнее всего делит людей на личности и быдло. Но не любить большинство и не ценить его — совершенно разные вещи. Рамон был очень ценен — именно своим неумением слушать, желанием говорить и непоколебимой уверенностью, что мир состоит из штампованных по единому образцу людей.

Слушая и поддакивая, изредка задавая вопросы, Мартин уже через полчаса приобрел в лице Рамона верного товарища. Паломник, ни с кем не сошедшийся за время путешествия, всегда вызывает легкое подозрение — хотя бы в тяжести гнетущих его грехов. Теперь же Мартин шел рядом с Рамоном, в компании других испанцев.

Все складывалось удачно.

Впереди, в голове колонны, шел — хотелось сказать, маршировал, десяток немецких подростков. Мартин приметил их еще вчера, в гостинице — уж очень слаженно киндеры молились, ужинали, посещали сортир и отправлялись спать. Пожилому пастору даже не требовалось поддерживать дисциплину, дети все делали сами, будто в каждом пощелкивал таймер.

Вот и сейчас, без всякой команды, подростки затянули песню. Солировал идущий впереди светловолосый, голубоглазый мальчик с едва ломающимся голоском. Остальные подтягивали припев.

— Я катался на роликах ночью и днем,Забывал помолиться и помочь родителям,

— пел мальчик.

Вступал хор:

— Иисус грустил, глядя на тебя,Иисус огорчался, глядя на тебя!

Мальчик с готовностью продолжал:

— Я упал на асфальт и сломал себе спину,Мне было очень больно, я плакал навзрыд!

Хор повторно сообщил об огорчении Иисуса.

— И тогда я помолился от всей души,И моя спина сразу же перестала болеть!

— ликующе пропел мальчик.

Вступил хор:

— Иисус смеялся, глядя на тебя,Иисус радовался, глядя на тебя!

Мальчик обернулся к поющим товарищам — Мартин заметил, что на его лице написана искренняя радость. И запел:

— И теперь я катаюсь на роликах во славу Иисуса!И теперь я не забываю помолиться и помочь пожилым родителям!

Хор подтвердил, что это зрелище очень приятно Богу.

Мартин посмотрел на Рамона. Тот улыбался и даже покачивал головой в такт нехитрому рэпу.

Мальчик затянул второй куплет:

— Я грешил каждый вечер перед сном, Господь!А иногда еще и по утрам, вот каким я был плохим!

Хор повторил мнение Иисуса по этому поводу.

— И тогда у меня ухудшилась память, пропал аппетит,Я стал плохо учиться и похудел!

— Хорошая песня, — сказал Мартин, не в силах сдержаться. — Очень искренняя и непосредственная. Но во второй строфе я бы добавил: «А на ладонях у меня выросли волосы».

— Тогда бы не сошелся размер, — подумав, возразил Рамон.

— Я хорошенько помолился и покаялся,Стал спать с руками поверх одеяла,

— спел мальчик.

Мартин постарался отключиться от пронзительного детского голоска. Еще минут десять мальчик каялся в грехах — он обижал сестренку, украл пирожное из кондитерской лавки, дернул кошку за хвост и совершил неисчислимое множество других злодеяний. Но, наконец-то, все грехи были преодолены, а юный певец выдохся.