Би Сяошен - Цвет абрикоса

Би Сяошэн

Цвет абрикоса

ПРЕДИСЛОВИЕ

В основу сюжета романа положен анекдот о молодом человеке, который, обретя чудодейственное зелье для поднятия мужских сил, обзавелся двенадцатью женами. В литературе Китая этот анекдот имел хождение в разных вариантах, Роман «Цвет абрикоса» использует версию, по которой молодой человек обрел силу благодаря редким многосоставным снадобьям. Все вариации сюжета имели один источник — даосскую магию и шире — даоское мировосприятие, ведь именно даосы, обращая внимание на сексуальную сторону жизни, старались обратить ее во благо продления ее срока. По представлениям древних китайцев, вселенная родилась от космического соития космоса с мраком — праматерью бытия, матерью всех вещей мира. Такое понимание «творения мира» на Дальнем Востоке стандартно. К примеру, в мифе творения у японцев японские острова рождаются из лона первой мифической прародительницы нации Идзанами. Отсюда соитие имеет космогонический смысл, и в литературе если описывалось, то часто изображалось через уподобление с природными явлениями или космогоническим творением.

Напомним читателю известные строки Б. Пастернака:Как я трогал тебя! Даже губ моих медьюТрогал так, как трагедией трогают зал.Поцелуй был, как лето. Он медлил и медлил,Лишь потом разражалась гроза.

Любовь здесь воспринята как сопереживание сродни восприятию классической трагедии. И вместо банального «жаркого» поцелуя сказано «как лето» — знойное лето, когда неожиданно небосвод вмиг оказывается укутан тучами. В принципе это старая метафора, известная разным культурам, в том числе и китайской. В Китае выражение «облака и дожди» было синонимом любовного соединения. Это образ с архаическим подтекстом: в глубокой древности шаманки, если случалась великая сушь, должны были испрашивать у неба дождя. Случалось, их приносили в жертву — оставляли на солнцепеке или предавали огню. Считалось, что они превращаются в тучи и становятся непременными спутницами горных вершин. Символика пика горы, воздетого к небу, общеизвестна — это фалл; облако символизировало женскую ипостась.

Любовь в литературе и искусстве изображалась всегда и по-разному. Это зависело от концепции человека и жизни. Конфуцианцы, подчиняя человека и его жизнь строгой регламентации, изгнали чувство из литературы, поэтому в классической поэзии нет темы любви к женщине.

В противоположность конфуцианству даосизм (система, близкая к. теософии природы), обращая особое внимание на женскую и мужскую основы природы (отношения инь — ян, Тьмы — Света или женского и мужского начал), придавал особое значение соитию как природному акту. Даосы видели в сексе средство продления жизни, для чего они заботились об укреплении плоти.

Даосы уделяли большое внимание укреплению тела, что достигалось физическими упражнениями, в особенности дыхательной гимнастикой (так возникли оздоровляющие системы вроде «цигун»), и принятием разных эликсиров и снадобий. В китайской мифологии известен образ Стрелка И, который отправился к богине Си-ванму, Матушке-царице Запада, и выпросил у нее эликсир бессмертия. Мысли о бессмертии не оставляли китайцев, и среди средств достижения его общению с женщиной отводилось значительное место в жизни китайских императоров, для чего те держали огромные гаремы. Известно высказывание У-ди (II–I вв. до н. э.), императора династии Хань: «Можно три дня провести без пищи, но нельзя и дня прожить без женщины». Оно говорит также и о том, что император был лично ответствен за благополучие империи, и ее урожаи в частности, поэтому его сексуальная сила была символом воспроизводящей силы природы. Концепция секса, выросшая из магической практики даосизма, подразумевала как раз оздоровительную и благую сторону секса. Одновременно конфуцианцы твердили о пагубе порока, который в состоянии разрушить царства и уничтожить царствующий дом. Последняя концепция вызвала к жизни галерею образов блудодеев — императоров и императриц, повинных в гибели царств. Так была понята и интерпретирована конфуцианцами прельстительная сила женской красоты.

Роман «Цвет абрикоса» несет в себе отголоски всех этих тенденций, четко обозначенных в традиционной культуре. Но, взяв многое из традиционной культуры, автор создает свой тип рассказа «об утехах любви», свой тип популярной книги, где слиты воедино анекдот и быт, идеология и психология, практический совет и наставление. Роман стремится показать ту сторону человеческого бытия, которая всегда была в тени, но которая также присуща естественной жизни человека, как-то, что он ест, пьет, гуляет, играет, думает, говорит, шутит, принимает решения. Роман пытается показать жизнь молодого человека, получившего необычные возможности, в естественных ситуациях. Одаренный способностью любить, герой романа готов любить всех, не пропуская ни служанок в харчевне, ни певичек из веселого заведения, ни утонченных красавиц из хороших семей. Он всегда под «сенью девушек в цвету», это своего рода Дон Жуан Дальнего Востока.

Главный герой романа Юэшэн в принципе прост, но здрав умом и не задумывается над смыслом жизни до тех пор, пока не станет у края гроба. Он благороден, ибо не бросает женщин, когда-то его любивших, в беде. Он демократичен, не делая различия между благородными и теми, кто низок по рождению, или оказывается по бедности в веселом заведении. Он верен мужской дружбе, но до известного предела, пока эта дружба не заведет его в тупик противоборства с властью.

Хотя это роман и не бытовой в полном смысле слова, он все же знакомит читателя с некоторыми чертами городской жизни старого Китая, Непременная черта китайского города, начиная с династии Сун (960—1279), — певички. Сохранилось описание города и Цветочной улицы — квартала певичек в одном из памятников XIII в. Приведу его: «А как выглядит город! Пестрят зеленые терема и разноцветные ворота, дивно переливаются жемчужные занавеси и радуют взор затейливой резьбой двери. На Небесной улице ажурные носилки соперничают друг с другом в убранстве, на императорских трактах, опережая друг друга, несутся сытые, статные кони. А на Цветочной улице или в Ивовом переулке разгуливают красавицы — вьется по ветру цветастый шелк их нарядов, дивно благоухают духи, от золота украшений да понатыканных в волосах перьев зимородка меркнет в очах. Здесь шутки, смех, и всегда услышишь новые песни под громкие звуки флейт и струн». Таким увидел город китаец XIII в. Пусть и читатель представит его быт таким же пестрым, шумным, с расписными лавками и с благоуханными запахами приправ, доносящимися из кухонь на каждом углу.