It's not over (СИ) - "Villano"

— Пожалуйста, не смотри на меня так.

— Как?

— Как на совершенство!

— Ты и есть совершенство, Палладиус.

Я переворачиваюсь на живот и прячу горящее огнем то ли стыда, то ли удовольствия лицо в подушке, обхватывая ее обеими руками. Дан тихо смеется, скрипит ложем и целует меня в плечо. Придвигается близко-близко. Прижимается щекой. Ведет рукой по моему позвоночнику к ягодицам невыносимо медленно и обжигающе.

— Врешь, — таю под его ладонью я. Собираю жалкие останки разума в не менее жалкую кучку. — Ты всего лишь плод моего воображения. Я придумал тебя, чтобы не сойти с ума от одиночества.

— Здесь людей больше, чем микробов. О чем ты говоришь?

— Самое страшное одиночество в толпе, — поворачиваюсь к Дану лицом я.

Касаюсь его щеки кончиками пальцев, веду по носу ко лбу и жмурюсь от удовольствия. Он такой теплый! Его волосы — рыжие, торчащие в разные стороны, как их не приглаживай, радуют глаза буйством красок, как огонь, изображение которого я видел в книге, которую тайком передавали в моей семье от отца к сыну многие поколения.

— Пока я рядом с тобой, одиночество тебе не грозит, — шепчет Дан, касаясь моей щеки пальцами точно так же, как я касался его секунду назад. Смотрит на меня с восторгом, переходящим в благоговение. — И только от тебя зависит, как долго мы будем вместе.

— Я буду ждать тебя до конца моих дней, — целую его в губы я, закрывая глаза, чтобы скрыть эмоции, которые с недавних пор бурлят во мне вулканом.

Ледяное тысячелетие, наступившее после Третьей Мировой Войны, стерло с лица земли большую часть человечества, свободу выбора и эмоции. А еще все краски кроме серого, белого и черного. Если бы не тайная книга, я бы даже не подозревал о том, что есть другие цвета. И другие люди. Такие, как Дан, в реальность которого я не верил.

Он пришел из ниоткуда в ночь, когда я, в очередной раз насмотревшись картинок в книжке, сошел с ума от желания увидеть желтое солнце, зеленую траву и синее небо. Отобрал у меня бритву, залечил порез на руке, утянул в спальню и сжег дотла. Тогда я не знал, о том, что то, что он творил со мной, называется сексом. В моем мире этому места нет.

— Только ждать? — поднимает уголок темно-красной губы в улыбке Дан и укладывает меня на спину. Нависает сверху. Ведет рукой по моей груди вниз. К пупку. К паху. К … — Как насчет любить?

Я жмурюсь от удовольствия и невольно раздвигаю ноги, не забывая, впрочем, спросить важное:

— Что значит «любить»?

Дан целует меня в губы, терзает мой член и зажигает огнем тело. Я плавлюсь в его руках, подаюсь навстречу и истекаю желанием подарить ему удовольствие. Он стискивает меня в объятиях так, что мне становится больно, а его хриплый шепот полон чего-то, чему нет названия, а есть только слезы, которые капают из его зажмуренных глаз на мою щеку:

— Ледышка ты моя несчастная, я вытащу тебя отсюда. Клянусь!

Я целую его, глажу по спине, и он обрушивает на меня водопад эмоций, ласк и поцелуев, из которого на поверхность нас выносит его член: горячий, настойчивый, необходимый мне до судорог на ногах и нервного тика.

— Хочу видеть все, что происходит с тобой. Каждую эмоцию! — приподнимается надо мной Дан.

Поводит бедрами по кругу и в который уже раз смотрит мне в глаза с чем-то, чему нет названия. Я не выношу и секунды: перевожу взгляд туда, где соединяются наши тела, но вижу лишь свой член, за который хватаюсь руками, как за спасательный круг. Жмурюсь от неловкости:

— Я тоже хочу… видеть, но мне… кажется, ты говорил, что это называется… стыдно.

— Все, что захочешь, и никакого стыда. Никогда! — целует меня Дан.

Устраивается на коленях и во мне удобнее, засовывает под мою попу подушку, кладет мои ноги на свои плечи и отбирает у меня член.

— Смотри, как я ласкаю тебя.

Я открываю глаза, смотрю и сгораю в огне, не выдерживая и пяти минут. А потом, когда Дан тоже кончает, укладываю его на спину и ложусь ухом на широкую грудь, чтобы услышать, как бьется его сердце. Он обнимает меня и шепчет мне в макушку:

— Знаю, ты думаешь, что сошел с ума, и я — плод твоего воображения, но это не так. Прошу тебя, пойдем со мной.

— Куда?

— Туда, где я буду с тобой вечно.

— Зачем куда-то идти, если ты уже со мной?

— К сожалению, я больше не смогу приходить к тебе, — запускает руку в мои волосы Дан. — Сегодня наш последний раз.

— Почему? — вскидываю голову я. Смотрю в его лицо и понимаю, что он абсолютно серьезен.

— Потому что я реальный человек и живу за пределами Купола.

— Жизнь есть только здесь, вне Купола лишь Туман и Смерть.

— Это не так. Все, что тебе говорили до сих пор, - ложь.

— Дан, я не понимаю…

— Любимый, пожалуйста! — обхватывает мое лицо обеими руками Дан. Моргает часто-часто. Целует в лоб. — Не задавай вопросов. Я не смогу ответить на них здесь! Пойдем со мной.

— Ты хочешь, чтобы я вышел за пределы Купола?

— Да.

— В Туман, который пожирает людей живьем вот уже три тысячи лет?

— Да.

— Ты хочешь моей смерти? — спрашиваю я, и голос срывается, потому что холодная рука скручивает внутренности так, что дышать невозможно.

— Нет-нет-нет, ни в коем случае! — целует меня Дан. Обнимает, гладит, согревает и растапливает ледяную руку на моем сердце. — Я хочу, чтобы ты жил. Вместе со мной!

— Так оставайся.

— Не могу.

— Почему?

— Я умру, если останусь. Два часа в день и 48 часов за всю жизнь — это все, на что я способен. У нас осталось меньше часа. Палладиус, пойдем со мной, пожалуйста! Я заставил бы тебя уйти силой, но это невозможно — Туман уничтожит нас обоих. Мы сможем пройти сквозь него, только если ты хочешь быть со мной больше всего на свете.

— Я не уверен, что хочу, — говорю я, ежась от ужаса.

Обреченные лица родителей, которых изгнали из Купола в Туман за неподобающее поведение и слишком яркие эмоции, не давали мне спать ночами с детства.

— Жестоко, но честно, — бледнеет Дан. — Так мне, влюбленному дураку, и надо.

Отворачивается, молчит, а потом аккуратно сдвигает меня на ложе, встает и быстро одевается. Возвращается. Смотрит на меня долго-долго. Наклоняется. Целует в лоб. Шепчет тихо:

— Не я первый оставляю здесь свое сердце.

Я касаюсь его щеки пальцами и вдруг понимаю, что если не увижу Дана снова, мне будет очень плохо. Очень-очень плохо. Так плохо, как никогда до этого.

— Не уходи.

— Я умру через сорок минут, ледышка, — со странной улыбкой на губах говорит Дан. — Какой тебе толк от моего трупа?

— А тебе от моего? — сажусь на постели я. — Туман растерзает меня на твоих глазах. Ты этого хочешь?

— Если ты любишь меня, если веришь и хочешь быть вместе долго-долго, то пройдешь сквозь Туман со мной рука об руку.

— Я не знаю, что значит «любить».

— Знать не обязательно, достаточно чувствовать, — целует меня в губы Дан и выпрямляется. — Знакомство с тобой стоило мне очень дорого, но я ни о чем не жалею. Будь счастлив, Палладиус.

Дверь спальни бесшумно отъезжает в сторону. Дан выходит, а я сижу на постели, смотрю ему в спину и с каждым его шагом теряю возможность дышать. Легкие горят огнем, предметы вокруг становятся расплывчатыми, глаза щиплет, я протираю их руками и вдруг понимаю, что они мокрые. Слезы? Я плачу? Я никогда не плакал. Это же невозможно! Но капли скатываются по щекам, и их невозможно игнорировать, как и звук закрывшейся за Даном двери.

— Постой! — кричу я, но воздуха в легких нет, горло сведено судорогой, а потому мой хрип толком не слышу даже я сам.

Мертвая тишина повисает вокруг, холодный воздух привычно понижает температуру тела, сердце стучит все медленнее, а огонь, зажженный во мне Даном, затухает. Я не могу этого терпеть. Без Дана в моей жизни нет смысла, и не важно, настоящий он или придуманный. Если мне суждено умереть в Тумане, как моим родителям, так тому и быть.

Я встаю с постели, разгоняя кровь усилием воли, смахиваю застывшие льдинки слез со щек, тороплюсь, делаю одновременно несколько дел, а потому трачу куда больше времени на одевание, чем обычно. Открываю дверь, прячу книгу, с которой все началось, в нагрудном кармане и бросаюсь в снежный буран сломя голову.