Евгений Клячкин - Песни

Евгений Клячкин

ПЕСНИ

Об авторе

Евгений Исаакович Клячкин родился 23 марта 1934 года в Ленинграде. В войну воспитывался в детдоме. Окончил Ленинградский инженерно-строительный институт по специальности «Городское строительство и хозяйство» (1957). Работал инженером-проектировщиком в строительных организациях Ленинграда, затем — в ленинградском отделении Худфонда.

Песни начал писать с 1961 года, сначала на стихи других поэтов, затем преимущественно на собственные. Играл на семиструнной гитаре. Лауреат 1-го и 2-го ленинградских конкурсов самодеятельной песни (в 1965 и 1967 г.), конкурса туристской песни I-го Всесоюзного слёта победителей походов по местам боевой славы в Бресте в 1965 г., II-го Всесоюзного конкурса на лучшую туристскую песню в Москве в 1969 г. Член и председатель жюри многих фестивалей. Выступал от Ленконцерта и Росконцерта. Три диска-гиганта на фирме «Мелодия» (1987 год — песни на свои стихи, 1990 год — на стихи Иосифа Бродского, 1995 год — концертный), книга песен (1994), аудиокассеты, лазерные диски.

С апреля 1990 года жил в Израиле. Погиб во время купания в Средиземном море 30 июля 1994 года — у него остановилось сердце.

Адони[1]

Сколько белых зубов —я к улыбкам таким не привык.Значит, это и естьмой усталый, несчастный народ?!Никогда не постичьих клокочущий в горле язык.Чьи смеются глаза?«Ло нора[2], адони, ло нора!»

Ну так что же теперь?Подойди и не бойся, дитя!Протяни свою руку,о юный беспечный пожар!Я увидеть хочу,как под смуглою кожейлетят эти вены-ручьи…«И-эфшар[3], адони, и-эфшар!»

Но находят легко,как ночная скамейка — двоих,как стрела — свою цельи желанную музыку — стих, —так легко мои пальцыскользят и находят твои…Что ты скажешь теперь?«Ло царих[4], адони, ло царих!»

Твои губы близки,твои губы безумно близки!Вот глаза — я тону,но спасать не прошу, не прошу!..…Тебе больно, дитя, —о прости, ради Бога — прости!..Что ты шепчешь в слезах?«Ло хашув[5], адони, ло хашув!..»

Сколько белых зубов!Я к улыбкам таким не привык…

Анечка

Посвящается дочери

Рано-рано утромкто-то очень шустрыйпрыг! — у мамы под бочком.То ли песик Тишка,то ли рыжий мишка,то ли крошка гном.

Быстренько и ловкоспрятался с головкой,одеяло натянул.Ну-ка, кто же это?Глянем по секрету!Кто там? Ну и ну!

Да это ж Анечка,такая маленькая девочка.Она танцует, и смеется, и поет,и никогда не плачетАнечка, ну, замечательная девочка —всегда танцует, и смеется, и поет.

Скажет мама где-то:«Анечка, обедать!» —Анечка сама бежит.Кашу и картошкунабирает ложкойв ротик положить.

Прожует, глотает,рот не набивает,ничего не разольет.Отряхнет рубашку,вымоет мордашкуи кормить идет детей.

У Анечкизабот не меньше, чем у мамочки:сыночек Мишка, дочь Козявка,песик Тишка — всех на завтраки в обед кормить,еще убрать, еще посуду мыть.И чтоб скорей ложились спать —всех наказать.

В комнате и кухнелампочки потухли —спать, конечно, спать пора.В телевизор тетиспели «Доброй ночи» —кончилась игра.

Анечка не плачет(что же это значит?!).Свет не просит оставлять —умные ребятаделают всегда так —ночью надо спать.

И кто же, кто же здесьтак ровно складывает платьице?Так хорошо кладет на стули ставит тапки в уголок?Да это ж Анечка —такая маленькая девочка —сама легла и повернулась на бочок —и спит!

Анюта, милый человек!

А. Яшунской к 50-летию

Анюта, милый человек!Конечно, кое-что мешает.Но все же кое-что вмещаетнаш не такой уж краткий век.

С чего мы начинали, мать?С того, что песню мы родили —одни, в то время как другиепытались все это обнять —

обнять и песню, и творцаи защитить их всех крылами,как мы храним от спички пламяв ладонях около лица.

Смотри, метафора растет:когда перегорают лампы,то огонек — хотя бы слабый —нам нужен ночи напролет.

Мы сберегли — свидетель Бог! —творца, ладони и светильник.Он, может быть, не очень сильный,но каждый сделал все, что смог.

А что теперь? Да боже мой!Костер горит и не погаснет,огонь — ведь это высший праздникпобеды Дня над Темнотой.

Вот так вот, мать! Живи самаи впредь расти своих питомцев.Как пел поэт: Да будет Солнце!Добавив: и да сгинет Тьма!

Антимолитва

Булату Окуджаве

Господи, дай же ты каждому, чего у него нет.

Кто славы просит, кто женщин,а я — себе не дурак! —прошу извилин поменьшеи чтоб потолще кора.

Чтобы — в висках, во лбу ли —воспринимались впроклюбые земные бурикак бархатный ветерок.

Чтобы давильня утроми вкрадчивый голос днемни злобою, ни инсультомне отозвались в нем.

Чтоб как ноге — коромысло,как сырость дождя — волне, —вторые и третьи смыслыневедомы были мне.

Чтоб взор мой незамутненный,встречая подобный взор,искренне и влюбленносмотрелся в него в упор.

И я изведаю счастьеи мимо пройду, авосьне зная, каких напастейизбегнуть мне довелось.

Я стану и тих, и кроток,и, веруя в этот сон,спокойствием идиотая буду вознагражден.

Ах, Израиль!

Ах, Израиль, как здесь пьется, как поется!Жизнь подмигивает: «Главное — не ной!Ты же знал, что начинать с нуля придется!»Да, конечно! Но не знал, что значит «ноль».

Вот я кругленький и гладкий, словно нолик,в инкубаторе олимовских[6] цыплят.Все пищат, толкутся, зерна экономят —старики и молодые — все подряд.

Эти вскоре петушками оперятся,эта — курочкой на жердочку вспорхнет.А седым — таким, как я, — куда деваться,где усталое их сердце отдохнет?

Все, что нажито, — то брошено, забыто.Не о тряпках я, конечно, говорю.Уважение к себе — вот что убито!То есть именно все сводится к нулю.

Потому, наверно, столько оптимизма:«Ма шломха?[7]» — «Ха коль беседер![8]» — бьет в зенит.Но в глазах стоят картинки нашей жизни,а в «беседере» отчаянье звенит.

Ноль — так ноль! Пускай же маятник качнется,Бог нам в помощь — точно выбрать путь вперед.У меня-то все, конечно, обойдется,если только не повешусь в первый год.

Ах, Израиль, как здесь пьется, как поется,Жизнь подмигивает: «Главное — не ной!»

Ах, Саша! Неужели двадцадь с лишним…

Саше Городницкому к 50-летию

Ах, Саша! Неужели двадцать с лишнимтому назад такими были мы?!Ты — с шевелюрой, у меня — глазищи,и темный город посреди зимы.

И адрес где-то в памяти затерян,но покопаться — сыщешь и его:громадная квартира на Литейноми наша встреча в ночь под Рождество.

Как мы тогда бесспорно были правыи как гордились нашей прямотой!Ты бил меня за то, что рифмы слабы,а я тебя — как раз за мастерство.

Холодный блеск отточенного стиляне выявлял, казалось мне тогда,биенья крови, и слова застылигирляндами сверкающего льда.

Как быстро кончилась — увы! — пора всезнанья,но лба прибавилось, хоть и за счет волос.И все, что было или будет с нами,во времени одном переплелось.

И наши судьбы, как и наши строки,в одном оркестре тянут унисон.И только вот — как всюду! — давят сроки,причем на сердце, чтоб не счел за сон.

Я поделился опытом, который,наверно, бесполезен, как любой.Мы слишком много тратим времени на спорыи слишком мало оставляем на любовь.

Баллада об упавшеи сосне