Марка из Анголы - Лев Николаевич Николаев Страница 2

минут домой проститься, сел к роялю и заиграл этот вальс. Вот здесь, рядом с подсвечником, тогда еще цветы стояли... Не помню какие, но помню, что стояли... Играл он тогда недолго, на улице просигналила машина: за ним приехали. Встал и сказал: «Ну что же? Вернусь — доиграю». Но доиграть ему так и не пришлось...

Софья Станиславовна помолчала, потом, как бы вспомнив самое важное, сказала:

— Трудное было время — война. У меня на руках трое детей осталось. Пошла работать, но все равно не хватало. Уснут, бывало, они голодными, а мне не до сна. Хожу, хожу по квартире, а потом закрою двери в большой комнате, подойду к роялю и тихотихо начинаю перебирать клавиши. Поиграю немного, и на душе становится легче... Помню, когда твой отец даже карточки потерял и все остались без хлеба, рояль даже тогда не был продан.

Заметив в глазах Владика искреннее удивление, а вернее, вопрос, который он боится задать, она догадалась: ему непонятно, что такое карточки.

— Карточки, Владик,— пояснила Софья Станиславовна,— это такие талоны, на которые во время войны выдавали продукты. Были карточки для рабочих, для служащих, для детей... И каждому своя норма полагалась. А что сделаешь? Шла война. Экономить нужно было и фронту давать. Пережили все-таки...

За окнами темнело. Ноябрьский день быстро гас, ему на смену торопился долгий осенний вечер. Они сидели друг против друга. Внезапно она встала, пошла в переднюю и, порывшись в своей маленькой сумочке, вернулась в комнату. В руках у нее была сгоревшая наполовину свеча. Она вставила ее в стоящий на рояле подсвечник, а Владик принес из кухни спички. Комната озарилась неярким светом, наполнилась терпким запахом стеарина.

А потом она ушла. Ушла не попрощавшись, наскоро надев свою старенькую меховую шапку.

Мать, возвратившись с работы, застала Владика за роялем. Он играл, вернее, пытался играть какую-то мелодию, похожую на вальс.

— Не надо продавать рояль,— сказал он.— Я буду учиться...

ЧЕРНАЯ СМОРОДИНА

Небольшая площадь, расположенная невдалеке от железнодорожной станции, была переполнена жарой и пылью. Стоящие здесь разнокалиберные палатки-домики, прилепленные друг к другу и выкрашенные в разные цвета, создавали почти замкнутый четырехугольник, из которого, казалось, они никогда не выпускали солнца.

За площадью, под тенью нависших деревьев, располагались почта, магазин, милиция.

Милиция была построена здесь недавно, и потому, наверно, таким опрятным и новым был окружавший ее невысокий штакетник. Несмотря на яркий солнечный день, вывеска у входа в милицию горела, как бы заново обозначая ее красные буквы.

Из открытого окна, расположенного почти под вывеской, доносилось:

— Он и грядки все потоптал! И кусты сломал!

Кричала раскрасневшаяся женщина лет пятидесяти, загорелое лицо которой делало ее еще старше.

— Пусть его родители заплатят нам за все! — вторил ей худой сутулый мужчина с перепачканными в земле руками и, повышая голос, что никак не вязалось с его внешностью, грозил: —Мы в суд подадим!

Было видно, что мужчина только с огорода. Судя по морщинистому лбу, глазам, шее, сильно опущенным плечам, прикрытым старым, выцветшим от солнца пиджаком, хозяйство, как неуемная энергия его супруги, были чрезмерными. Они и придавили его когда-то стройную фигуру к земле.

— Не шумите, граждане,— поднял голову молодой лейтенант,— разберемся.

И он снова склонился над столом, но те не переставали :

— Это хорошо еще нашего сына дома не было. Он бы намял ему бока.

— Граждане,— уже строго произнес лейтенант,— потише!—И, повернувшись к Максиму, спросил: —Адрес?

Максим не соврал. Он вообще сказал правду: залез в сад, потому что была нужна смородина.

— Полакомиться захотел! — насмешливо произнесла женщина.— Ну и дети сегодня пошли! Да и родители тоже хороши...— Она чрезвычайно укоризненно посмотрела на Максима, даже с какой-то ненавистью, так, что у нее даже заходили желваки.

«Боже мой! — подумал про себя лейтенант.— Что ж этот пацан такого натворил, чтобы так волноваться?!»

Но лейтенант был при исполнении служебных обязанностей. Дежурный честь по чести должен был принять заявление, хотя еще только и устное, установить личность нарушителя и составить протокол, а говорить о том, как он оценивает случившееся, не мог.

«Хотя, что за парадокс? — размышлял про себя лейтенант, вспоминая эпизоды своего недалекого детства и в который раз ловя себя на лицемерии своих чувств и действий.— С одной стороны, я надрал бы уши этому пацану да отпустил бы... Подумаешь, какое совершил преступление — мальчишки всегда этим занимались, а с другой — должен писать протокол, заводить дело на этого конопатого... Неправильно это. Но по-другому, может быть, и нельзя?»

Зазвонивший телефон отвлек дежурного от размышлений. Он снял трубку.

— Поездом сшибло? Юношу? — переспрашивал он в трубку.— В спортивном костюме? Сумка «adidas»?

— Что? — бледнея, повернулся в сторону дежурного мужчина.— Попал под поезд с сумкой «adidas»? В спортивном костюме? Синем? Хотя они все синие...

Женщина беспомощно опустилась на стул.

— Это же Роберт... Сын наш...

В больнице им сообщили, что ничего страшного нет. Только ушибы да потеря сознания.

— Скажем откровенно,— пояснил врач,— повезло вашему сыну. Машинист вовремя успел затормозить, а то бы... Рассказывают, что электричка уже тронулась, а он переходил полотно. Так что вот такие дела, товарищи родители...

Родители не знали, что двумя часами раньше Максим видел, как от станции отъехала светлая, с красным крестом машина.

— Электричка его только толкнула,— слышались голоса.

— И ничего не толкнула, а протащила несколько метров...

— Ой, смотрите! — сказала девушка.— Сумка его осталась.

Все обернулись в сторону валявшегося невдалеке синего квадрата, на котором отчетливо прочитывалось слово «adidas».

— Сбегай в больницу,— толкнул Максима высокий блондин,— отнеси. Здесь недалеко. Вон за тем поворотом... Его туда повезли...

В больнице Максима спрашивали, не знает ли он этого юношу, откуда он, где работает или учится.

Но Максим ничего не знал и сказать ничего не мог.

— Мы здесь первый год живем на даче,— пояснил он и спросил у врача: — А как он себя чувствует?

— Ничего. Смородины уже просит,— улыбнулся доктор и как-то запросто подмигнул подростку.

— Смородины? — удивился Максим.

— Да, смородины,— улыбнулся врач еще раз.— Черной смородины...

И Максим решился.

Но надо же так случиться, что, разыскивая по дачным проселкам участок, где бы росла смородина, он залез в сад к самому Роберту да еще попался. Впрочем, когда в