Георгий Береговой - Три высоты Страница 4

Первая встреча с воздушным противником выявила пробелы в подготовке личного состава дивизии. То, что во время бомбежки бойцы суетились, не зная, что делать, объяснялось их необстрелянностью. Беда эта неизбежная и временная. Попадут бойцы еще раз-другой под бомбежку — и перестанут шарахаться от свистящей сверху бомбы. Но когда крупнокалиберные зенитные пулеметы бьют по низко летящим самолетам противника — «в белый свет, как в копеечку», — это не может не настораживать и не тревожить. На совещании штабных работников я обратил внимание на это обстоятельство и приказал майору Карташову связаться с командирами частей и проинформировать их о совещании.

Очень важно было дать понять полкам, что штаб не теряет нитей управления, внимательно следит за развитием событий. А поведение бойцов во время первой бомбежки и было поводом, чтобы напомнить об этом.

В ночь на 3 июля дивизия под покровом темноты высадилась из эшелонов и сосредоточилась западнее Рахны. Вековой лес укрыл дивизию от глаз фашистских летчиков, старательно разведывавших места расположения советских войск. Тотчас же я связался с начальником штаба 18-й армии генерал-майором В. Я. Колпакчи и получил приказ утром прибыть к нему с докладом.

Командный пункт 18-й армии располагался в небольшой деревушке, километрах в десяти от штаба нашей дивизии. Владимира Яковлевича Колпакчи я видел впервые, однако был немало наслышан о нем. Знал, что он начал службу в старой армии, в составе красногвардейского отряда штурмовал Зимний дворец, активно участвовал в гражданской войне, в подавлении контрреволюционного мятежа в Кронштадте, отличился в боях с басмачами в Средней Азии. В 1936–1938 годах сражался в рядах бойцов республиканской Испании против фашистов под Мадридом и в Валенсии. Вот как много довелось пережить Владимиру Яковлевичу в свои неполные сорок два года.

Меня поразила внешность Колпакчи: черные как смоль волосы и светло-серые глаза, плотно сжатые волевые губы и тихий, приятный голос. Генерал был спокоен, не было заметно, что он подавлен или раздражен, хотя, как я узнал вскоре, в тех условиях оставаться таким было не очень-то просто.

Б начале июля обстановка на Южном фронте сложилась довольно тревожная. Наши войска вели тяжелые оборонительные бои, ценой невероятных усилий сдерживали наступление превосходящих сил противника. Фашистское командование вводило в сражения все новые и новые механизированные соединения. На участке 18-й армии противник создал двойное превосходство в пехоте и тройное в танках. Колпакчи особенно тревожился за правый фланг армии.

Кратко обрисовав обстановку, сложившуюся на фронте и в полосе армии, Владимир Яковлевич передал приказ командарма генерал-лейтенанта А. К. Смирнова: дивизии занять оборону на рубеже Татарский, Попелюхи, Лучинки, совхоз Хреновок с задачей остановить здесь наступление противника. Вероятно, читателю мало что скажут названия этих населенных пунктов. И Татарский, и Попелюхи, и Лучинки, и Хреновок — обыкновенные украинские села. Большинство воинов дивизии до июля 41-го даже не подозревали об их существовании. Теперь же они навсегда входили в их жизнь: ведь здесь предстояло принять первый бой. От Татарского до Хреновка — пятнадцать километров. Эти пятнадцать километров мы и были обязаны превратить в непреодолимый рубеж, а для этого вгрызться в землю, создать прочную оборону на глубину до двенадцати километров. И сделать это надо было быстро: противник мог появиться в любую минуту.

Я поспешил от генерала Колпакчи в штаб дивизии. Когда вернулся туда, увидел командиров частей: они сидели у «зеленого кабинета», как мы в шутку назвали шалаш, в спешном порядке сооруженный для комдива.

Генерал-майор К. Е. Куликов ждал моего возвращения, чтобы принять окончательное решение на предстоящий бой. Собственно говоря, решение в общем-то у него созрело, оставалось лишь уточнить детали: из штаба армии я позвонил ему и доложил о полученном приказе. Голова у комдива ясная, дело он свое знал. За плечами был опыт двух войн: первой мировой и гражданской. До революции К. Е. Куликов служил в Павловском гвардейском полку, а когда победила Советская власть, сразу же встал на ее сторону, в 1918 году вступил в Коммунистическую партию в Красную Армию. Куликов отважно сражался с беляками, отличился в боях и был за это награжден орденом Красного Знамени.

Константин Ефимович был человеком, действовавшим только строго по уставу. Наверное, сказывалась служба в гвардейском полку. Обычно на служебных совещаниях он держал в руке то Устав внутренней службы, то Боевой устав пехоты, в зависимости от содержания рассматриваемого вопроса, и подкреплял свои указания ссылками на соответствующие параграфы. Вспомнив об этом обычае генерала, я подумал: «Неужели и теперь он станет заглядывать в устав? Ведь на войне неизбежно многое изменится!.) Но Константин Ефимович, когда в «зеленом кабинете» собрались командиры полков, в устав не заглянул. Надо отдать ему должное: он умел мыслить творчески, принимать решение, исходя из обстановки. И это подтвердил его первый боевой приказ, отданный 4 июля 1941 года.

На бреющем

Тяжелые, набрякшие дождем облака наплывали с запада медленно и как бы нехотя. Переднее, напоминавшее формой разодранный вдоль голенища солдатский сапог, казалось, набухло дождевой влагой больше остальных. Но вместо дождя из него тремя черными каплями выпало звено фашистских «мессеров», И сразу задымил штурмовик ведомого.

Дать ручку влево и до упора педаль оказалось делом какого-то мгновения. Машина, резко накренясь, послушно вошла в крутой разворот. Спикировавший на меня фашист промазал. Трассы из его стволов прошили лишь то место, где только что находился мой штурмовик, а сам немец, будто стремясь догнать их, проскочил мимо меня вниз.

Выйдя из разворота, я тут же взял ручку на себя и дал полный газ. «Ил» свечкой пошел в набор высоты. До спасительного «сапога», из которого несколько секунд назад выскочили вражеские истребители, было теперь рукой подать: там немцы меня быстро не обнаружат. Натужно ревя мотором, моя машина продолжала карабкаться вверх. Теперь можно было перевести дух и оглядеться. Один из «худых»-так летчики называли в те дни «Мессершмитт-109» — исчез непонятно куда. Во всяком случае, его нигде не было видно. Другой, тот, что пытался вывести из игры меня, выходил сейчас из пике где-то далеко внизу, над самой землей. Зато третий… Тот явно не желал упускать легкую добычу. Набрав предельные обороты, он быстро настигал штурмовик с намалеванной на фюзеляже семеркой — машину моего новичка-ведомого. Самолет ведомого, продолжая дымить, заметно терял скорость и шел со снижением: казалось, что ничто его теперь не спасет — «мессер» вот-вот нагонит и разрядит по нему свои стволы.