Оперативный псевдоним «Ландыш» - Вера Эдуардовна Нечаева Страница 3

За шитье одаривали продуктами, причем скуповатым и прижимистым клиенткам повторный вход был заказан.

— Вы только посмотрите — варенье принесла! Банка вот-вот взорвется! Мы ей юбку отдали, а платье и начинать не буду. Пусть забирает материал и сама себе шьет. Она еще и за банкой придет, вот посмо́трите.

«Немая» Матильда редко выходила на улицу: зимой смотрела в окно на сугробы почти до крыш, летом стояла возле порога, сиротливо прижимаясь к дверям.

— Я знаю, что поступила правильно, — говорила она старухе, когда Оля засыпала. — Мне нечего делать в родном краю, меня никто там не ждет. Бог послал мне испытание, надо все выдержать. Не может быть иначе. Не знаю только, что будет, когда наша детка вырастет?

Дядя Николай наведывался сперва пару раз в год — всегда неожиданно, ближе к ночи, чтобы утром уехать. Потом раз в два года. Письма ему бабушка иногда писала — боялась остаться без поддержки, но позвала только раз — когда неожиданно умерла Матильда.

— Осиротели мы с тобой, Олюшка, — причитала бабушка. — Как же мы без нее? Я старая, ты еще ребенок. Что с нами будет?

Оля вспоминала, как фрау Матильда неожиданно подносила руку к сердцу.

— У меня всегда был больной организм, — извинялась она за минутную слабость. — Меня поэтому и замуж не взяли. Кому нужна больная жена?

Оля знала эту историю в деталях, но всегда слушала ее как в первый раз, потому что, становясь взрослее, понимала свою гувернантку все лучше и лучше.

— И тогда мой Альфред сказал: «Прости меня, но я должен жениться на Рут. Ведь она сестра моей жены и будет хорошей матерью моему сыну». Младенец умер еще до их свадьбы, но Альфред все равно женился на Рут, такой же долговязой, как ее покойная сестра. И я думаю, что больше всего он боялся потерять кусок земли, что принесла ему в приданое его первая жена. Мне было очень горько, но потом появились твои родители. Я думала, что они немцы, приняла их предложение. Помню, как мы ехали на поезде так далеко-далеко, и постепенно Альфред стирался из моей памяти. Хотя… Шрам остается на сердце, когда рана зажила[1]. А потом родился твой брат. Он умер, когда маман ждала тебя. А потом мы уехали из Петрограда в Москву, и все дальше и дальше от моей далекой родины. Знаешь, мне никто ни разу не написал. Первый год я часто писала родителям и сестрам. Твой папа́ с кем-то передавал письма и даже посылочки, но мне никто так и не ответил. Твой папа шутил, что надо посылать письма с уведомлением. И вот однажды я попросила у твоих родителей немного денег вперед и отправила их на родину. Я так волновалась. Так ждала письма. Но мне снова никто не написал. А твоему папа́ сообщили, что деньги доставлены и что мой фатер спросил, как часто я буду присылать деньги. Ему надо было знать точно, потому что он хотел выдать замуж мою младшую сестру. Понимаешь, я надеялась, что отец отложит эти деньги для меня. А он, как всегда… Ну а потом произошло все это и денег не стало вообще. Твои родители предложили мне пойти в посольство, но я решила, что никому не нужна ТАМ. Никому. Даже моему Альфреду.

Умерла Матильда после обеда. В последние время она ела совсем как птичка, а в тот день сидела за столом, безвольно уронив руки и странно улыбаясь.

— Я сегодня видела во сне твоего братика. Он сказал, что я скоро начну учить его немецкому. Я согласилась.

— А на каком языке вы говорили? — уточнила Оля, занятая своими мыслями о ненавистной школе.

— Не знаю. Но мы понимали друг друга…

— Давно не поминали, — отозвалась бабушка. — Вы бы полежали после обеда. Я сама все уберу.

Полежать гувернантка не успела, рухнув, как подкошенная, возле стола. Бабушка бросилась на почту и вызвала Николая. И только после этого горько зарыдала над бездыханным телом своей «Матрены».

— Помогите похоронить, — попросила она Николая. — И что с именем-то делать? Как-то неловко — Матильда она.

— Богу все равно, людям тем более. Я все сам сделаю, вы только стол накройте, чтоб соседи пришли. Иначе заподозрят неладное.

— А…

— Весточки нет. Я б сразу примчался. Жалко вашу Матильду, но что поделаешь…

Оля не представляла, как много для нее значила «тетя Мотя». Кто мог еще ждать ее у окна, нетерпеливо одергивая занавеску? Кто долгими ночами, когда им обеим не спалось, рассказывал сказки и быль про чужую незнакомую жизнь, которой Оля начинала грезить? Ей давно казалось, что она была в этих странах, жила с этими людьми… Кто…

На поминках Оля поклялась, что когда-нибудь обязательно отыщет этого Альфреда и скажет ему все, что думает про него.

— Бабушка, я отомщу за нее, я обещаю!

— О чем ты, родная моя? Дай Бог уцелеть самим. Вспоминай ее, и хорошо будет.

Перед самым окончанием школы слегла бабушка.

— Олюшка, если я… совсем заболею, вызывай дядю Николая. И делай все, как он скажет. Я старая. Мне уже пора… туда. Сними с меня медальончик. Носи на здоровье. Помнишь, откуда Матильда?

— Да, она…

— Так вот, в этом городе есть банк, в медальоне все написано. Там в ящике таком специальном для тебя оставлены деньги. И может быть письмо от родителей. Понимаешь меня? Если когда-нибудь уедешь из этой страны, поезжай… туда. Может, и родителей найдешь. Но про это никому, понимаешь, никому не говори. Николаю тоже. И еще. Все прочитай и бумажечку эту сожги. Запомни, а потом сожги.

Однажды бабушка перестала просыпаться, и Оля вызвала Николая. Он приехал быстро и мгновенно оценил ситуацию.

— Значит так, Оля. Надо жить дальше. Собирайся в дорогу.

— А как же… все? А бабушка?

— Завтра пойдешь в школу, досдашь, что еще не сдала. Документы получишь и уедешь. А за твоей бабушкой я поручу поухаживать. Соседи знают, что она болеет?

— Нет. Мы ни с кем…

— Это правильно. Ты в комсомол вступила?

— Да, — Оля замялась. — Только у меня испытательный срок. Надо активность повысить.

— Вот в поезде и повысишь. Я тебе нужные книжки дам, будешь читать.

— А как же бабушка?

— Оля, я все понимаю. Но тебе здесь оставаться нельзя. Надо уезжать. Ты что думаешь, люди не видят, что