Убийцы, мошенники и анархисты. Мемуары начальника сыскной полиции Парижа 1880-х годов - Мари-Франсуа Горон Страница 3

class="p1">Мне много приходилось возиться с «ловлей» утопленников, как выражаются на своем грубом жаргоне сенские рыбаки. Я не знаю, правда ли, что в прежнее время за спасение утопающего платили меньше, чем за извлечение из воды мертвого, — так, по крайней мере, рассказывают старые лодочники, — но я хорошо знаю, что для получения премии, которая в департаменте Сены назначена больших размеров, чем в департаменте Сены и Уазы, некоторые лодочники доезжали до Нельи, таща труп на буксире. Как сейчас помню, что мне приходилось входить в лодку, чтобы составить протокол, так как предрассудок запрещает лодочникам совершенно вынимать утопленника из воды, нужно, чтобы в ней, по крайней мере, оставались хоть ноги. Почему? Это для всех тайна, но раз предрассудок существует, его не скоро удастся искоренить.

В жизни все так.

Я должен признаться, что наиболее интересовавшим меня полем деятельности был Булонский лес. В тот год господствовала какая-то эпидемия на самоубийства. Не проходило дня, чтобы в лесной чаще не был найден труп повесившегося или застрелившегося. Летом Булонский лес обладает какой-то удивительной притягательной силой для всех тех, кто желает вырваться из земной жизни, словно из темницы. Можно подумать, что несчастный, прежде чем кинуться в великую бездну неведомого, испытывает потребность подышать в последний раз свежим воздухом летнего вечера и успокоиться навсегда вдали от городского шума среди тишины этого подобия леса. Таким образом, мне последовательно изо дня в день приходилось видеть финалы самых странных и мрачных романов.

Можно подумать, что над некоторыми местностями тяготеет злой фатум, например, я знаю один глухой, заросший уголок в Булонском лесу, куда последовательно приходили умирать пять или шесть несчастных. Однажды мне пришлось вынуть из петли труп оборванца, одетого в самое жалкое рубище. При нем оказался маленький клочок бумаги, на котором он карандашом написал свою фамилию. Я не могу воспроизвести здесь его имени, так как оно принадлежит весьма почтенной семье, это даже громкая, известная фамилия. Были наведены справки, и этим путем нам удалось восстановить романтическую историю самоубийцы. Его историю мне напомнил недавно один громкий скандальный процесс в Англии. Этот человек, длинную всклокоченную бороду которого и сюртук с продранными на локтях рукавами я как сейчас вижу перед глазами, когда-то занимал высокий пост, — именно в Лондоне, — но ненависть женщины довела его до полного падения. Эта женщина была его женой. Она узнала, что он находится в любовной связи с ее матерью, и начала беспощадно мстить. С дьявольской изобретательностью и с полным презрением к имени, которое носила, она вовлекла мужа в адскую ловушку, он попал под суд и был приговорен к двухлетней каторге. Разоренный и обесчещенный, он, по окончании срока наказания, запил горькую и уехал в Париж. Его жена, жившая также в Париже, была приглашена для удостоверения личности покойного, и я никогда не забуду ни ее тона, которым она сказала: «Действительно, это он», ни торжествующего огонька, вспыхнувшего при этом в ее глазах.

Наконец, мне пришлось произвести под руководством господина Лежена первую облаву в Булонсом лесу. С помощью агентов сыскной полиции в ту ночь мы арестовали нескольких проституток, бродяг и всех тех, которые находились в их компании. В числе последних оказались два старых заслуженных кавалера ордена Почетного легиона. Отправляясь в дебри леса с предосудительной компанией, они не позаботились спрятать своих красных розеток. По неопытности я отправил их вместе с другими в арестный дом близ Ботанического сада. Полицейский комиссар, после допроса, тотчас же выпустил их на свободу, сделав им только приличное случаю внушение. Но они не исправились. Впоследствии, уже в бытность мою начальником сыскной полиции, я встречал их при тех же обстоятельствах. Эти двое несчастных, по какому-то инстинкту, который был сильнее их воли, всегда поддавались соблазну порока в самой нечистоплотной форме. Ничто не прельщало их так, как растрепанные, грязные и оборванные продавщицы букетов, за которыми они следовали в чащу леса. Скольких других людей из порядочного общества мне приходилось впоследствии находить в такой же обстановке! Многие доходили до того, что сутенеры обирали их и били, но они отказывались обращаться к правосудию! В Париже сообщничество в пороке слишком часто обеспечивает безнаказанность преступления, а полиция, которой постоянно приходится опасаться бесполезных скандалов, бывает вынуждена закрывать на это глаза.

Эти облавы в Булонском лесу представляли для меня такой же заманчивый интерес, как большие охоты в Южной Америке. С помощью караульных и полисменов мы оцепляли часть леса, в которой лесничие замечали накануне скопление бродяг. Затем мы шли, продвигаясь через кустарники, и наталкивались на ветви деревьев и растянутые проволоки. Ногами мы ощупывали спящих на траве и поднимали их. И какой причудливый, пестрый калейдоскоп парижской нищеты мелькал потом передо мной, когда мне приходилось переписывать в участке всех этих мужчин и женщин! Нам случалось поднимать тринадцатилетних девочек, которых уже нельзя было возвратить их семьям по той простой причине, что они их не имели. Я помню, однажды мы задержали старуху, седые волосы которой были начернены сажей и которая между сутенерами была известна под прозвищем Жиронде — что значит красавица на их жаргоне. Ей было шестьдесят семь лет, и она действительно слыла когда-то одной из известнейших кокоток, модной львицей бульвара Ганд, во времена блаженной памяти короля Луи-Филиппа.

— О да, сударь, — говорила она мне, — у меня было слишком доброе сердце, и я никогда не заботилась припрятать что-нибудь про черный день. Вот уже тридцать лет, как я под надзором полиции. Впрочем, не могу жаловаться, я до сих пор добываю три франка в день.

В Булонском лесу, в одной из густейших зарослей близ Багатель, мне случилось открыть парочку дикарей: мальчика лет четырнадцати и девочку лет двенадцати. Эти новейшие Дафнис и Хлоя, живя бок о бок с большим городом, вели существование настоящих дикарей.

Мое обучение быстро подвигалось, и за несколько месяцев полицейской службы я узнал о человеческих слабостях гораздо больше, чем за несколько лет путешествий по Африке и Америке. Я узнал также, насколько необходимо знание натуры человеческой для того, чтобы быть хорошим полицейским. Вот почему я не пропускал ни малейшего случая делать наблюдения, присматриваться и изучать людей.

Между тем, благодаря лестным обо мне отзывам господина Лежена, я получил повышение и был переведен штатным секретарем в квартал Сен-Венсан-де-Поль, где комиссаром состоял господин Коллас.

Два дня спустя, в отсутствие комиссара, за мной прислали, чтобы составить протокол о самоубийстве в одной гостинице около вокзала Северной железной дороги.

Я немедленно отправился на место происшествия.

Конторщица в гостинице рассказала мне, что какой-то прилично одетый