Король сусликов - Николич Гоян Страница 3

Дора прищурилась и попыталась представить, как ее мать с отцом сидели у старенькой печки, желтый свет керосиновой лампы заливал оклеенный обоями потолок, а отец притоптывал по дощатому полу в такт мелодии, название которой старуха уже не могла и вспомнить.

Боль в плече продолжала пульсировать, становясь все сильнее. Стояла такая тишина, что тихие звуки, доносившиеся с веранды, где лошадь щипала траву, казались оглушительно громкими. Старуха с нежностью подумала о матери, вспомнив, как она счастливо улыбалась, глядя на нее, на Дору, сидевшую возле кровати на полу, подперев голову руками, а занавески от порывов ласкового ветра раздувались, словно юбки какой-то красотки. Ветер… ветер нес с собой чарующие ароматы летнего вечера.

В те времена Дору неизменно переполняло любопытство, и она гадала: неужели все остальные маленькие девочки во всем мире испытывают вот такое же кристально чистое счастье, что и она. Ну конечно же да! Господь просто не мог распорядиться иначе. Дора вспомнила, как истово верила, что хижина с ранчо и городок Булл-Ривер Фолз в окружении гор являются центром идеального, совершенного мира.

Так и не надев рубаху, старуха вошла внутрь хижины.

Сквозь дыры в потолке проглядывало небо. Там, где некогда находилась печь, на полу виднелись отметины, оставленные металлическими ножками. Сквозь щели в стенах внутрь проникали последние закатные лучи. Вон там, на колышке, когда-то висела мамина метла. Из стены торчал металлический выступ — все, что осталось от располагавшейся там жаровни. Напоминанием о ней служили также и черные следы на полу — туда время от времени из жаровни выпадали угольки. Лишь по царапинам на дощатых половицах можно было угадать, где некогда находилась раскладушка, в которой маленькой девочкой спала Дора, закутавшись в одеяло, пропахшее едой и хозяйственным мылом.

Вытершись джинсовой рубахой, старуха вытянула перед собой руку и покрутила ею — а вдруг пройдет и так? Она принюхалась, воображая запах ужина, готовившегося на плите, которую давно уже вынесли вон, представила, как мама помешивает похлебку в горшке. На миг Доре показалось, что она слышит, как отец наигрывает на губной гармошке — музыка лилась через прорехи в крыше, сквозь которые уже виднелись первые звезды.

Пред ее мысленным взором замелькали лица — тех, кого она любила. Молодой Гектор в солдатской форме. Она сама в подвенечном наряде. Снова Гектор, уже мертвый, — он кажется таким маленьким, совсем крошечным на больничных простынях. Из коридора доносятся удаляющиеся звуки шагов врача. Медицинские приборы пикают у стены.

Дора Маккой задрала голову, посмотрела на звезды и всхлипнула. Смутилась, заметив, как подняла голову чалая.

— Повезло тебе, что ты думать не умеешь, тварь такая. — Старуха вытерла глаза рубахой. — Давай, жри дальше и не суй свой нос куда не просят.

Чалая безучастно посмотрела на Дору, словно увидев старуху впервые, и снова принялась жевать.

Старуха окинула взором долину, устремив взгляд туда, где строился курорт. За верхушками деревьев виднелся незаконченный остов крыши. Огромный гостиничный корпус венчал флагшток, на котором болтался флаг США. Отсюда можно было разглядеть и огни города, а за ними — темный силуэт горы. Вдалеке алели отсветы бушевавшего лесного пожара. А звезд-то на небе сколько! От одного их вида к глазам снова подступили слезы.

Что за нелепость! Курорт, гостиница, гольф-клуб и жилые дома на самой границе ее ранчо! Мысль об этом вызвала новый приступ гнева. Дора подумала о куче приезжих, рассекающих по городу на дорогущих машинах неизвестных ей марок, а на крыше каждого автомобиля — лыжное снаряжение. Причем все эти туристы знай себе треплются по мобильным телефонам. А сколько они золотистых ретриверов с собой притащат! На хрена столько в одном городе? А придурки, бегающие по утрам в кроссовках и облегающих штанишках, как у циркачей?

Дора присела на корточки на пороге полуразвалившейся хижины и прикрыла лицо здоровой рукой. Затем она подняла взгляд на подсвеченные последними кровавыми отблесками заката силуэты покосившихся жердей, уходивших куда-то вдаль, — это были остатки забора.

Рука болела все сильнее, на ней образовались небольшие нарывы. Сердце так и заходилось. Следы от зубов койота почернели, а кожа вокруг них припухла — словно в ране зарождалась новая жизнь. Голова сделалась тяжелой, Доре показалось, что ее вдруг макнули в ледяную воду. Вдруг женщина почувствовала себя словно пьяной, на краткий миг позабыв, где находится.

Дора Маккой была не из пугливых, но сейчас ощутила страх.

Внезапно ей отчаянно захотелось вспомнить название мелодии, которую играл на губной гармошке ее отец.

Подул вечерний ветер, и с веранды потянуло конским запахом. Доре вспомнилось, как скользила по ее нагой спине мозолистая рука Гектора. Откуда-то из темноты напевала мама. Дора решительно направилась к чалой и, кипя от ярости, вытащила из седельной кобуры винтовку.

Из долины можно было разглядеть верхние этажи недостроенной гостиницы. Вдоль реки расположились домики для рабочих, склады, мастерские и строительная техника. Вскинув винтовку немеющей, пульсирующей от боли рукой, Дора прицелилась и выстрелила в здания, словно желая убить их наповал. Она стреляла и стреляла, пока не опустел стандартный армейский магазин на восемь патронов. С металлическим щелчком он вылетел из винтовки и брякнулся на землю. Внезапно Доре показалось, что она откуда-то со стороны реки слышит хлопки выстрелов. Может, охотники? Но вроде пока не сезон.

Где-то прогремел еще один выстрел. Лошадь испуганно переступила с ноги на ногу, но Дора Маккой была невозмутима. Прозвучал ли выстрел на самом деле, или это лишь воображение?

Сейчас старуха сомневалась буквально во всем.

Она расседлала лошадь и взяла подстилку с одеялом, решив расположиться на веранде. Собрав с пола кровельную дранку, Дора развела огонь, легла, положив под голову седло, и принялась смотреть сквозь пляшущее пламя, как вокруг нее сгущается ночь.

Она попыталась подумать обо всем, что случилось в ее жизни вплоть до настоящего момента, но у нее ничего не получилось.

Откуда-то из темноты до старухи доносились вопли койотов, которые словно ругали ее почем зря. Дора достала телефон и снова набрала номер, чтобы услышать милый сердцу голос Гектора. Она заговорила с мужем в надежде, что он ответит, но этого не случилось. Ночь выдалась холодной. Дора надвинула шляпу на глаза, обхватила себя руками, закрыла глаза и заплакала.

«Зачем, ну зачем я стреляла по гостинице? — подумала она. — Старая сумасшедшая дура. Я же могла в кого-нибудь попасть».

ГЛАВА 1

По телевизору в новостях снова показывали войну. Сцены уличных боев в Багдаде перемежались с рекламой новых машин, товаров для животных, хлопьев для завтрака, чудо-снадобий для желудка и средств для улучшения потенции.

Я выключаю звук и смотрю на экран. Я нахожусь на крошечной кухне своего модульного домика, который также служит штаб-квартирой еженедельной газеты «Вестник Булл-Ривер Фолз». Я являюсь и редактором, и владельцем, и издателем, и главным репортером, и уборщиком, наводящим здесь порядок после окончания рабочего дня.

Я вслушиваюсь в переговоры, доносящиеся из динамика радио, настроенного на полицейскую частоту.

Стражи закона что-то обнаружили на берегу реки.

Ну что ж, превосходно, будет о чем написать на этой неделе. Пора отправляться в путь. Пожалуй, поеду в грузовичке через город — тут всего пять минут ходу.

Пожарные машины и джипы полиции штата с включенными проблесковыми маячками как попало припаркованы у тропы, что ведет через лес. Проезжаю по ухабистой грунтовке до того места, где дорогу преграждает машина шерифа.

Меня снова начали мучить кошмары. Снится мне примерно одно и то же, навевая знакомую муторную тоску, — люди без лиц, выкрикивающие мое имя. В грезах ко мне снова стал наведываться убитый солдат. Он раздражающе говорлив, донимает меня вздорной трепотней о бейсболе. Сегодня этот зануда рассказывал о стадионе «Ригли-филд», об огибающей поле стене, что увита плющом, протяженность которой составляет сто двадцать метров, о билетах по два с половиной бакса в 1959 году, когда я смотрел там матч. Ну и игра была! Одиннадцать шатаутов и сто шестьдесят три хоумрана. Это был год, когда наградили Эрни Бэнкса, ставшего самым ценным игроком Мировой серии, но его команду это все равно не спасло.