Роман Злотников - Сердце Башни Страница 2

Но речь не об этом, а о том, что никто в здравом уме и твердой памяти не мог поставить даже медяка за то, что младшенький сумеет дожить до того возраста, когда будет иметь шанс вякнуть что-то насчет его доли наследства. Поэтому Аксил и не волновался. Владетель не попустит… ну а ежели все же и проглядит, так что мешает ему немного помочь и исправить невольную несправедливость. Ну, там, неловко двинуть бедром, когда младший братишка идет краем косогора, или слегка попридержать его голову под водой во время купания. Да мало ли какие неприятности с этим мелким могут в жизни случиться…

До временного лагеря ватаги Аксил добрался быстро. Тот располагался всего в трех сотнях шагов от дороги в небольшом овражке, поросшем орешником и бузиной. Ничего особенного он собой не представлял – несколько нор, выкопанных в глинистом склоне овражка, навесы над входами, служащие не столько даже защитой от дождя, сколько фильтрами дыма небольших костерков, разложенных прямо перед норами, да подкопанные ступени на крутом склоне. Последние были необходимы, поскольку, если спуститься по склону на дно овражка еще было как-то возможно (кубарем, например), то подняться из него наверх без помощи посторонних или без подобных ступенек никак не получалось – уж больно крутые склоны были у этого овражка.

Дозорного встретили хмуро.

– Ну чяго, никаго не видзел? – визгливо поинтересовался Пупень, выходец из Кагдерии, прибившийся к ватаге полгода назад, во время налета на нищий переселенческий обоз. Их ватага тогда только неделю как вырвалась из клещей, устроенных ей егерями, которые «унасекомили» ее более чем на три четверти. Так что силенок на то, чтобы потягаться с охраной купеческих караванов, у них тогда не было, а жрать хотелось. Уходить-то пришлось налегке, оставив в лагере не только всю жратву, но еще и все захоронки. Почитай, в чем были ушли… Да еще потом аж пятеро суток петляли по лесу, пытаясь оторваться. Слава Владетелю, большая часть ватаги в момент атаки на лагерь рванула в разные стороны, так что у егерей просто не хватило сил на то, чтобы организовать преследование по всем направлениям. Только потому и ушли…

Как бы там ни было, ни на что более, чем переселенческий обоз, у них в тот момент сил не было. Да и на тот могло бы не хватить, окажись в нем побольше мужиков… ну или если бы те мужики, которые случились в его составе, оказались бы более смелыми. Хотя откуда? Кто ж нормальный со своей земли вот так просто снимется и отправится туда, где ни разу не был? Только ежели с перепугу, да еще если неумехи какие, дома нормально не устроившиеся… Так что три десятка мужиков дюжине почти поголовно раненых разбойников никакого сопротивления не оказали. Поэтому с переселенческим обозом поступили непривычно гуманно.

Нет, ограбили, конечно. И бабам всем юбки позадирали – ну, которые на рожу не совсем страшные были… Хотя кто их тогда особенно разбирал-то: не старуха, есть за что подержаться – на тебе в ухо, чтоб шмякнулась поскорее, а потом подол на голову и поехали! Но убили всего троих. И не потому что эти трое какое-то сопротивление оказали, а потому что так положено. Налет же – как тут без смертоубийства? Ну и припугнуть, чтоб когда баб пользовать будут – ни у кого из мужиков никакой глупой мысли в голове не возникло. А то ну как кому моча в голову ударит…

Вот аккурат после того, как изрядно поредевшая ватага, собрав все нашедшиеся продукты и увязав в узлы ту часть скудной рухляди, которую они решили все-таки посчитать достойной назваться добычей, Пупень и подал голос. Попросился с ними. А его взяли, потому что узлов с добычей оказалось несколько больше, чем они смогли бы унести. Им-то после егерей любая тряпка в доход была… Вот лишние узлы на Пупня и нагрузили. А чего: сдохнет – так не свой, а не сдохнет – так на что-нибудь пригодится. Хотя бы на то, чтобы когда их очередной раз егеря прижучат, какого-никакого егеря на себя отвлечь…

– Не видел, – зло бросил Аксил. Вот ведь тупой! Ну, ясно же, если вместо сигнала на выдвижение к дороге, он сам с дозора вернулся – значит никакой добычи не появилось.

– Ох-хо-хонюшки, – вздохнул Пупень, – сядзмицу уже някаго не имае. Совсем стылко…

На это ответа не требовалось. Поэтому Аксил молча добрался до норы, в которой он обычно проводил ночь, и улегся на травяную подстилку. Да уж, совсем плохо с добычей последнее время стало. То ли дело раньше…

В ватагу он попал случайно. И, почитай, так же как Пупень.

Сейчас уже никто не сможет установить, были ли остатки той оноты, что налетела на их деревню, одной из тех, которые привел со своим войском на землю Насии принц-регент Агбера, либо наемники сражались в той войне за короля Иркая. Да и неважно это было по большому счету. А важным было то, что, к тому моменту, когда солдаты этой оноты добрались до деревеньки Аксила, они уже дошли до крайней степени истощения и, чего уж там, ожесточения, а судя по их виду, бежать им пришлось прямо с поля боя. Никаких припасов у них с собой не было, зато раны, кое-как перехваченные грязными тряпками, как раз наоборот, имелись в полном ассортименте. Так что грабить и убивать они начали сразу же, с окраины.

Аксил с отцом в тот день поехали за дровами, так что к тому моменту, когда они вернулись, все уже было закончено… Ну как закончено – младшенький валялся на пороге дома с окровавленной башкой, а из сенника и овина неслись взвизгивающие всхлипы сестер и постанывания матери. Причем, как Аксил сейчас уже, набравшись опыта во взаимоотношениях с женским полом, понимал, постанывания были не то чтобы очень-то и расстроенные. Ну да когда у них квартировали караванные, мать, бывалоча, и восьмерых за вечер обихаживала. Кто ж в здравом уме от лишней денежки в семью откажется? А вот сестрам явно приходилось тяжело – мелкие они еще были… Отца тут же, у ворот, сразу же «обрадовали» по башке, и он растянулся у забора. Впрочем, как Аксил нонеча думал – не столько даже от того, что так уж сильно прилетело, сколько чтобы укрыть своим телом дорогой железный топор. С остальным-то нажитым непосильным трудом (и удачными спекуляциями) добром точно можно было попрощаться, а вот сохранить топор шанс еще был, поскольку большинство наемников было либо занято с женской половиной семьи, либо таскало приглянувшееся добро на стоявшую прямо посреди двора отцову телегу, в которую была запряжена отцова же лошадь… Аксил же удостоился пары оплеух, которые почти вышибли из него дух, после чего кто-то из налетчиков рявкнул:

– Ты, Гриб, лучше бы ребятам узлы таскать помог, чем ету соплю охаживать.

– Я ж с лошадьми! – отозвался пузатый наемник, засветивший Аксилу по роже.

– Ни с лошадьми, а с лошадёй, – поправил его все тот же голос, – с ней-то как раз соплю и оставь. Лошадя-то аккурат с евойного двора. Так что он получше тебя с ней справится. А сам – марш в левый двор. Не дай Владетель, агберские драгуны объявятся…

Наемник, которого обозвали Грибом, услышав такое предположение, охнул и осенил себя обережным знамением, после чего недоверчиво покосился на Аксила.

– А не сбежит?

– Я кому сказал – марш! – взревел его собеседник. Похоже, он имел право отдавать команды, потому как пузатый Гриб сунул в нос (да-да, не под нос, а прямо в нос) Аксилу свой волосатый кулак и грозно пророкотал:

– Смотри у меня! – рысцой потрусил в соседний двор. Аксил же поежился, утер кровяную дорожку, образовавшуюся под носом, и, вжав голову в плечи, полез на деревянный дрын, положенный на борта в передней части телеги и заменяющий облучок…

И – да, у отца с топором все получилось: когда Аксил через полчаса покидал родимый двор, отец все так же валялся у ворот, изо всех сил изображая, что сознание к нему еще не вернулось, так что до топора никто из налетчиков так и не добрался… Но самым неприятным воспоминанием того дня, до сих пор вызывающим у молодого разбойника приступы дикой злости, было то, что когда они уже выехали за ворота, младшенький, все это время провалявшийся на пороге их полуземлянки, внезапно тоненько застонал и сел, обеими руками держась за покрытую запекшейся кровью голову. И Аксил понял, что все хозяйство, да, пусть ныне разоренное, лишившееся дорогих железных вещей (ну, окромя топора), лошаденки, телеги, скарба и рухляди, но все равно, все хозяйство, которое ранее он уже считал своим, достанется вот этому сопливому недоумку – его братцу. И вот эта страшная жизненная несправедливость так сильно его огорчила, что он не выдержал и, прикусив губу, тихонько завыл от обиды. Ехавший рядом Гриб покосился на него и отвел руку, чтобы отвесить ему очередную оплеуху, но… затем отчего-то передумал и просто шмякнул его по спине.

– Не вой, сопля, ты еще даже не представляешь, как тебе повезло…