Шахразада - Влюбленный халиф Страница 2

— Легенда? — вновь непочтительно перебил учителя Мераб. — Тогда, наверное, города этого давно уже нет…

— Мой самый неучтивый из учеников, — дребезжание Мустафы стало чуть громче. — Если о чем-то говорит легенда, это еще не значит, что ее предмет не существует. Более того, это значит, что предмет сей столь необыкновенен, что говорить о нем может лишь сказка, а не скучные летописи или записи в ученической тетради.

«О Аллах, — подумал непочтительный, но любопытный двенадцатилетний Мераб, — если учитель говорит столь громко и столь цветисто… Должно быть, легенда эта и в самом деле необыкновенная».

Юноша решительно отвернулся от окна, за которым купались в солнечном свете глицинии дворцового сада, и сосредоточился на речах наставника.

— Итак, Медный город…

Мустафа замолчал и сделал несколько шагов вдоль стены классной комнаты.

— Пожалуй, я начну так, как начинается сама легенда… Лежит, гласит она, прекрасный Медный город не за горами и долами, не за океанами и морями, а за пределами разума ограниченного и нелюбопытного. Ибо путь туда открыт лишь избранным. Живут в этом удивительном городе люди сильные и смелые, отважные и разумные. Живут они без страха перед будущим, ибо оно им ведомо, живут и без страха перед нищетой, ибо люди эти небедны и щедры. Также неведом жителям Медного города и страх перед врагом, ибо нет у них врагов ни среди людей, ни среди зверей.

О, как захотелось Мерабу в тот же миг оказаться среди жителей этого города! Пройти по его улицам, вслушаться в наверняка неторопливую речь обывателей, ощутить вкус пищи, что готовится их руками… «Должно быть, великое счастье — оказаться тем самым избранным», — подумал юноша. Однако учитель продолжил рассказ и следующие слова не просто удивили, а изумили Мераба, заставив позабыть о мечтах.

— Рассказывают, что дороги в этом городе все сплошь выложены камнем. Но то не простой камень — то огромные самоцветы, обработанные так, чтобы превратились они в яркий и прочный ковер без колдобин и выбоин. Ибо знают жители Медного города, что самое большое богатство в жизни человека не самоцветы или золото, а жизнь, спокойная, несуетная и мудрая; человеку куда больше счастья доставит созерцание детской игры, чем блеск мертвых украшений, а для слуха станут отрадными звуки прекрасной музыки и добрых слов, а не звон сыплющихся монет.

Теперь ученики почтенного Мустафы в голос вздохнули — от зависти, конечно. Ибо ученики царской школы происходили из семей царедворцев, то есть людей небедных, однако стремящихся к тому, чтобы не умолкал в их домах рекомый звон сыплющихся в карман монет и не угасал блеск самоцветных камней на их пальцах и в украшениях чалмы.

— Легенда, мои ученики, говорит также, что ездят по этим удивительным дорогам не повозки, запряженные лошадьми или ослами, ходят по ним не рабы, несущие паланкины. А движутся по дорогам из камней самоцветных самоходные экипажи, и управляют этими экипажами не только мужчины, но и женщины…

Более того, говорят, что женщины в Медном городе, раз уж речь зашла о них, пользуются такими же правами, как и мужчины, что они избирают себе спутников жизни, согласуясь с собственным вкусом, а не следуя лишь повелениям родителей или подсказкам свах, и что девушки вольны учиться и избирать себе профессию наравне с юношами. Женщины города столь же прекрасны, сколь свободны и сильны. И что гармония в семьях творит богатство этого города наравне с мудростью правителей и золотом казны.

Мераб уже готов был задать вопрос, но его опередил Джемал — старший сын начальника дворцовой стражи, юноша, более верящий в силу кулаков, чем разума.

— Но как же, о мудрый учитель, до сих пор обороняется этот город? Должно быть, узнав о его существовании, многие правители мечтали назвать его своим?

— Ты прав, мой друг, многие правители и мечтали об этом, и пытались сделать это. Но ты, как и эти правители, слушал меня не очень внимательно. Ибо я в самом начале рассказа упомянул, что город этот лежит за пределами разума нелюбопытного и ограниченного и путь в Медный город открыт немногим. Но разве воинственного правителя можно назвать человеком любопытным, если он жаден и опирается лишь на силу кулаков и мечей?

— Ты прав, учитель, нельзя назвать…

— Вот поэтому и вязли армии этих правителей в песках пустыни или вонючей жиже болот, рассеивались в горах или вместе с кораблями шли на дно морей, так и не увидев на горизонте стен заповедного Медного города.

Крик муэдзина, призывавшего к дневной молитве, прервал дребезжание Мустафы. Ученики поспешили из класса.

И один лишь Мераб, зажав под мышкой молитвенный коврик, не торопился вслед за приятелями: мысли его сейчас были весьма далеки от молитвы. Лишь слова наставника привели юношу в себя:

— Поторопись, мальчик мой… Второй призыв раздастся через миг.

Свиток второй

— Почтенный Мустафа, доволен ли ты своими учениками? — Голос визиря был тих.

— Да, великий визирь. Мои ученики достаточно умны, чтобы понимать ценность знаний, достаточно терпеливы, чтобы изучать то, что им кажется совсем неинтересным…

— Но прилежны ли они?

— Они, мой господин, прилежны, как все дети; конечно, иногда их куда более манит сад за окном, чем мои лекции, но тут уж ничего не попишешь… Иных детей природа не создала.

— Быть может, палки или плети помогут тебе в этом? Или добрая нотация от сурового родителя?

Мустафа усмехнулся. Ибо визирь был отцом Мераба, лучшего из учеников, менее всего нуждающегося в плетях или нотациях.

— Ах, господин мой, тогда ученик запомнит лишь боль и обиду, но не предмет урока… Да, он станет прилежнее с виду, но двигать им будет лишь злость — худший из учителей и советчиков. Что же касается твоего сына, мудрейший…

Визирь улыбнулся.

— О достойный учитель, не о своем сыне я сейчас веду речь. Ибо за сына спокоен: я же вижу, с каким лицом он каждое утро торопится в класс. Беспокоит меня то, что другие твои ученики куда менее усердны и прилежны. И не причинит ли урон казне нашего великого царства их лень и тупость…

— Прошу тебя, умнейший из визирей, не говорить вслух о лени или тупости. Ибо, положа руку на сердце, нужны ли будущему начальнику стражи знания столь же полные, как знания, к примеру, дворцового звездочета, или, о Аллах великий, первого советника визиря, или, прости мне дерзость, самого великого визиря?

— Полагаю, не нужны…

— Вот и я думаю так же. Обучая вместе юношей столь разных, хочу я добиться лишь одного — уважения знаний. Ибо тот, кто уважает знания, уважает и носителя великих истин. И тогда в голову начальника дворцовой стражи не придет сомнение в уместности выбора, поставившего визиря выше советника, а советника выше, к примеру, повара… Ибо мечтаю я об уверенности юношей в том, что своего места можно добиться не деньгами отца или родовыми привилегиями, а лишь собственными знаниями и умениями…