Наталия Вронская - Дороже жизни Страница 2

Петр Николаевич Обресков вернулся в Россию, совершив то путешествие, которое наметил. Дома ждали его жена Аграфена Ильинична и двенадцатилетний сын Павел. И как ни старался Петр Николаевич убедить свою супругу в том, что Наталья вовсе ему не дочь, ему это не удавалось. Но по природе женщина не злая, любившая мужа и мечтавшая о большой семье, Аграфена Ильинична приняла девочку на воспитание. И маленькая синьорина Ручелаи стала Натальей Петровной Обресковой. Медальон при ней всегда находился неотлучно, а шкатулка так и не была открыта ее приемными родителями.

Новый дворцовый переворот вознес Обрескова высоко, приблизил его к трону Елизаветы Петровны, и для всего семейства началась новая жизнь.

Часть первая

Петербург

1

1751 год

Небольшой двухэтажный деревянный дом стоял, прячась в глубине одной из московских улочек, закрываясь от досужих взглядов невысоким дощатым забором, яблоневыми и вишневыми деревцами, ронявшими плоды свои чуть не на самую его крышу. Небольшое крыльцо вело в сени, за которыми прятались горница, две спаленки да чулан. Второй этаж от времени был заколочен. Пристроенный флигель содержал кухню, с большой печью посередине, да место для дворовых: кухарки, кучера, сторожа и трех девок. В доме жили мать и дочь Обресковы. Восемь лет без малого прошло с той поры, как поселились они в этом маленьком московском домике, данным в приданое за Аграфеной Ильиничной ее батюшкой. Сначала тут же жил и Павел, но по достижении шестнадцати лет был он вызван отцом в столицу и с тех пор только изредка писал матери.

В столице Павел по особой милости попал в лейб-гвардию, а Петр Николаевич, по старой своей привычке, внушенной ему еще отцом — ревностным почитателем заветов императора Петра Великого, — жил при дворе, имея звание камергера. Он мало вспоминал о жене и еще того менее о Наталье, привезенной им из Италии девочке.

Аграфена Ильинична находилась в таком возрасте, что вполне могла бы уже считаться и старою женою, но иногда к ней закрадывалась в голову мысль о том, что вот императрица много ее старше, однако не пренебрегает балами, да нарядами, да кавалерами. Было Обресковой в ту пору тридцать семь лет, возраст уже немалый, да и красота былая подувяла, но блеск глаз, еще юных, и томление сердца говорили: рано, ах как рано закончился цвет жизни, вот еще бы чуток…

Но муж был далеко и к себе не звал, из дома она выходила только в собственный садик да в церковь, а в церкви усердно молилась. Единственной радостью была дочь — Наташа. Мечталось Аграфене Ильиничне, что привезет она Наташу в Петербург и сосватает там за блестящего кавалера, и жизнь дочери станет совсем иной: сказочной. Муж будет холить ее и лелеять, на руках носить. И тоски и плача по прошедшей молодости, по тому, что не прожито, у нее не будет. И не такая у нее Наташа, чтобы вот так руки опустить и дать себя запереть. В прошлое воскресенье в церкви, на миг подняв глаза, заметила Аграфена Ильинична, как дочка смотрит не на икону, а в сторону, на статного офицера, сверкавшего черными, как уголья, глазами, ей в ответ…

Ах, хорошо! Придя домой, Наташа побежала к себе, упала на кровать и зашептала: ах, хорошо…

— Ах, хорошо! — крикнула она во весь голос.

— Да что хорошо-то? — мать, улыбаясь, вошла в комнату.

— Да все…

Аграфена Ильинична улыбнулась:

— Видела я, на кого ты смотрела…

— Да? — Наташа в смущении вспыхнула и опустила глаза.

— Красавец. — Женщина смущенно улыбнулась, потупив глаза.

— Мама! До чего же он хорош и любезен!

— Да ты почем знаешь, что он еще и любезен?

— Ты помнишь, как мы с Феклушей в лавку ходили? Так он там был. Я на него взглянула. — Наташа засмеялась и спрятала лицо в ладонях. — Ах, мама! Я платок уронила, а он этак улыбнулся, поднял его и с поклоном мне протянул. А потом — я видела! — он шел за нами! И в церкви на каждой вечерне его вижу. И как же хорошо, что это все я могу вам рассказать и вы меня не упрекаете!

— Я себя упрекаю, Наташа. Нехорошо это, и Бог меня накажет. Да и тебе нехорошо, что я так попустительствую и все тебе дозволяю. Неприлично вот так о мужчинах думать, да еще о таких, про которых мы ничего не знаем! Ты уже невеста… — Аграфена Ильинична погладила дочь по голове. — Тебе жених нужен… Тебя бы в Петербург отвезти, к отцу…

Сказала — как в воду глядела. Тем же летом Аграфена Ильинична получила, посланное с оказией мужем ее из Петербурга, письмо.

Как-то раз императрица, прискучив многими развлечениями, начала разговор с придворными. Обратившись к Обрескову, она ему заметила, что нехорошо держать жену в отдалении от двора, и почти приказала доставить ее в Петербург, дабы как можно скорее с ней познакомиться.

Срочно послал Обресков письмо к жене, приказав ей нимало не медля отправляться ко двору и взять с собой шестнадцатилетнюю Наташу. Суматошные сборы, при которых постоянно то и дело что-то забывали, закончились радостной погрузкой багажа в карету, знававшую лучшие времена.

Наташа радовалась поездке, и одно только не давало ей покоя: черные офицерские глаза, обладатель коих, видимо, больше никогда не встретится ей. Сомнения тревожили и Аграфену Ильиничну: как-то там все сложится в столице и при дворе? Как примет муж? Да мало ли опасений есть у женщины, когда она чувствует, что жизнь ее вот-вот изменится?

Так, с трепетом в сердце и надеждами в душе обе женщины проделали путь из старой столицы в новую, потратив на него без малого шесть дней.

— Друг любезный, изволь сейчас же заняться своими туалетами и туалетами для Наташи.

— К чему такая спешка? — робко спросила Аграфена Ильинична. Она уж и не рада была тому, что муж призвал ее к себе.

— К тому, что послезавтра я представлю вас ко двору, императрица желает вас видеть. В таких платьях вы явиться там не можете. А то опозорюсь я с вами на веки вечные! — Петр Николаевич в сердцах вскочил и забегал по комнате. — Все одни заботы! О тебе, о Павле, о Наташе! Да еще служба дворцовая…

— Петр Николаевич, да ведь мы можем уехать с Наташей…

— То есть как уехать? Ты думай, что говоришь! Уехать! Да кто тебе это позволит!

— Как это — кто позволит?

— О-о! — Петр Николаевич остановился и глянул на жену.

— Аграфена Ильинична, — начал он. — Ты в столице не жила, обычаев не знаешь, по придворному ступить не умеешь. Если ты теперь уедешь, то императрица воспримет это как оскорбление, и нам всем не поздоровится.

— Да как же императрица? — удивилась простодушная женщина. — Откуда она про меня может знать? Она же не видела меня никогда?