Опасное искусство (СИ) - Кэмерон Кальтос Страница 2

Когда стало смеркаться, Джулиан забеспокоился о ночлеге, а Габриэль — о Дафне. Очень давно она приезжала к ним в Лейавин. Он помнил женщину, похожую на отца. У неё были длинные тёмные волосы, худые руки и печальное лицо. Но Габриэль не верил воспоминаниям трёхлетнего ребёнка. Возможно, её образ он выдумал гораздо позже. Достоверно он помнил лишь то, что мать не любила Дафну, а отец часто писал сестре ночами в свете старой лампы. Иногда случайные люди приносили ответные письма. Если отца не было дома, мать складывала конверты на комоде и никогда не вскрывала их. Однажды Габриэль проявил любопытство и принялся расспрашивать мать об адресанте и содержимом письма. Она ответила холодно: «Это касается только твоего отца и его сестры. Не нас с тобой». После этого Габриэль больше не пытался говорить с ней о Дафне.

Джулиан остановил коня, спешился и свернул с дороги на небольшую окружённую лесом поляну. Внизу, чуть поодаль, шумел Нибен. Так что, пока мужчина возился с костром, Габриэль взял котелок и спустился к реке. Нахоженная частыми путниками тропинка была крутой и скользкой, лошадей на водопой водили дальше.

Оказавшись на берегу, Габриэль снял сапоги и одежду, зашёл в воду и зачерпнул котелком там, где было поглубже. А потом не удержался и нырнул. И наступила тишина. Все звуки вокруг и мысли в голове вдруг померкли. Не было ни страха, ни боли — только бесконечные дали тёмных холодных вод. Габриэль смотрел сквозь них и ничего впереди не видел. Он не знал, есть ли там, впереди, жизнь.

Когда в груди стало гореть, Габриэль вынырнул, провёл руками по лицу и вышел на берег. За день в седле он пропах лошадьми и устал настолько, что тело ныло от боли, но сейчас, в водах Нибена, он на мгновение почувствовал себя дома. Здесь было свежо, свободно, пахло сыростью и лесом. Как в Лейавине.

Над деревьями уже вился тоненький дымок, и, подхватив котелок, Габриэль пошёл к лагерю. Джулиан не только развёл костёр, но и разложил на земле тонкие спальники и даже соорудил над одним небольшой навес из еловых веток.

Габриэль поставил котелок ближе к огню. Джулиан чему-то улыбался.

— Ну как ты? — Габриэль не знал, что ответить, поэтому развёл руками. Тогда стражник продолжил: — А я вдруг понял, как мне, оказывается, этого не хватало. Дороги, ночного костра в лесу, запаха дыма и сосен, гугуканья лошадей… Раньше я много путешествовал, пока не осел в Лейавине и не нанялся в городскую стражу.

Габриэль заинтересованно спросил:

— Тебе не нравится быть стражником?

— Да не особенно.

— Почему? Ты защищаешь город, ловишь преступников, у тебя есть кольчуга и меч!

— Это всё так, конечно… Но когда приходится этот меч обагрять кровью… это нелегко.

— Но ведь ты убиваешь только плохих людей и только в крайних случаях.

— В этом всё равно нет ничего приятного. Когда по клинку скользит чужая кровь, а у ног лежит мёртвое тело, ты смотришь на него и пытаешься вспомнить: который уже? А вспомнить не можешь, потому что стольких убил, что давно сбился считать. Всё убивал, убивал, а жизнь так никому и не подарил.

Джулиан замолчал, и Габриэль, задумавшись над этим, не стал отвечать. Несколько раз он видел, как отец возвращался домой в окровавленной одежде. Он быстро снимал её, пренебрежительно бросал в корзину, а на следующий день шёл стирать. А ещё он долго и тщательно отмывал от кровавых разводов свой меч. И ещё тщательнее — руки. В отличие от Джулиана, отец ни с кем не делился своими чувствами. Возвращаясь в крови, он был хмур и молчалив. Мать ни о чём не расспрашивала, только убеждалась, что эта кровь не его, а потом смотрела как-то боязливо и осуждающе. Габриэль много раз пытался выяснить у отца, что произошло, но тот отвечал кратко: «Разбойники на дороге», — и не вдавался в детали.

— А если на нас нападут разбойники? — спросил Габриэль заметно погрустневшего Джулиана.

Стражник безразлично отозвался:

— Да что с нас можно взять? Коней разве что уведут.

— Ты же им не позволишь?

Он покачал головой.

— Не позволю.

— Ты не боишься?

— Разбойников? Нечего их бояться. Голод вынуждает их грабить, а не врождённая жестокость. У них чаще всего и оружия-то нет, только вилы да топоры, так что даже количеством не всегда могут взять. Куда им против меча…

Джулиан, хоть и был уже стар, сражался достойно. Всех городских стражников обучали воинскому делу, а Джулиан служил графу уже много лет и сам наставлял молодых. Он спросил Габриэля:

— А ты, что ли, боишься?

— Нет. Я тоже умею сражаться.

Джулиан серьёзно кивнул. Он знал, что отец учил Габриэля держать в руках меч с самых ранних лет. Другое дело, конечно, что пускать свои умения в ход Габриэлю прежде не доводилось. Но он думал, что справится.

— Вот что, поздно уже совсем, — опомнился стражник. — Залазь-ка под навес и спи. На рассвете двинемся дальше.

Брума находилась высоко в горах и была укрыта холодным снегом. Здесь гулял ледяной ветер и копошились вихрем бесчисленные снежинки, но Габриэль не понимал: ему холодно из-за погоды или из-за волнения? Когда он спешился, ноги оказались словно чужими. И вряд ли это было от нескольких проведённых в седле часов.

Оставив лошадей в городских конюшнях, они с Джулианом зашли в город. Здесь было шумно. У невысокого деревянного домика с левой стороны бранились двое мужчин, на площади перед храмом с криками бегали дети, весело лаяли собаки. Всё было таким чужим и незнакомым. Неровные ряды широких низких зданий располагались ярусами, поднимаясь всё выше и выше по горе, а за ними виднелась графская крепость, на стенах которой развевались жёлтые стяги с чёрной птицей. Именно туда направился Джулиан.

Габриэль негромко спросил его:

— Ты бывал здесь раньше?

— Доводилось.

— И тебе тут нравится?

— Везде можно найти что-то хорошее, — просто отозвался Джулиан. — Я не люблю холод, но зато здесь свежий горный воздух, а он куда полезнее нашей извечной лейавинской сырости.

— Мне нравилось в Лейавине.

— Так я и не говорю, что там плохо. Но как же донимают комары!

Габриэль улыбнулся. Они уже миновали последний ряд домов и поднимались по широкой каменной лестнице к замку. Сердце в груди ходило всё чаще. Джулиану тоже было не по себе. Его шаг становился неувереннее и медленнее, а перед воротами он вовсе остановился.

— Слушай, Габриэль… может, нам там и попрощаться толком не дадут, так что…

Он не сумел подобрать слов, чтобы закончить спутавшуюся мысль, притянул Габриэля к себе и крепко обнял. Габриэль тоже привык к нему за время, которое они провели вместе, и прощаться не хотелось. Он спросил:

— Может, как-нибудь приедешь ко мне? Если капитан отпустит…

— Приеду, — пообещал Джулиан.

— И ещё… — Габриэль осёкся.

— Да?

— Я ведь больше не смогу… а там папоротники…

Джулиан всё понял и пообещал:

— Не переживай, я её не брошу. Она знает, как сильно ты её любишь.

— Спасибо, Джулиан.

Стражник отпустил его и, шумно вздохнув, решительно зашёл за стены крепости. Почётные караульные, узнав о цели его визита в замок Брумы, отворили тяжёлые двери, и перед Габриэлем предстал огромный тёмный зал с колоннами. Пол был устлан толстым длинным ковром, ведущим в графскую приёмную, но к правительнице их не пустили. К ним тут же подошёл широкоплечий мужчина в дорогом камзоле и отчётливо представился:

— Приветствую вас в замке Брумы. Я Толган, управитель города. Все вопросы, адресованные её светлости Нарине Карвейн, вы можете задать мне.

Джулиан достал из походной сумки документы, подготовленные в Лейавине, и передал Толгану.

— Это Габриэль, — тихо представил он своего спутника. — Я должен доставить его к Дафне Терребиус.

— Ага, — без особой радости произнёс норд и замолчал, изучая бумаги. Потом огласил: — Вы, значит, Джулиан?.. Примите мою благодарность за то, что доставили мальчика в целости и сохранности. Прошу вас подождать здесь до тех пор, пока я не вернусь и не передам вам документы для графа Каро.