Галина Куликова - Влюбиться в лучшего друга Страница 3

Таня в упор посмотрела на него, и он наконец-то смутился. Впрочем, ненадолго.

— Если честно, я надеялся, что мы расстанемся по-человечески. И наша дружба будет продолжаться как раньше. Что ты на это скажешь?

— Скажу, чтобы ты катился к чертовой бабушке! — звонко ответила Таня, резко застегнув «молнию» на чемодане. Та взвизгнула, словно кошка, которой отдавили хвост.

— И куда же ты сейчас рванешь? — спросил Виктор насмешливо. — В твоей квартире даже мебели нет.

— Хочешь посоветовать мне хорошую гостиницу? Или удружишь надувной матрац?

Виктор хмыкнул и прислонился спиной к стене, сложив руки на груди. Таня даже вообразить не могла, что Потапов такой непробиваемый, толстокожий, эгоистичный сукин сын! Она представила, как скажет ему эти самые слова на пороге, перед тем как захлопнуть дверь. Но потом подумала, что он не заслуживает такого пафоса. Черт побери, он разбил ей сердце!

— Только не говори, что я разбил тебе сердце, — вслух сказал Виктор.

Вероятно, он действительно мог читать Танины мысли и предсказывать ее слова. Ужасно.

— Не скажу, — сквозь зубы процедила она, лихорадочно озираясь по сторонам.

Вещи, которые они выбирали и покупали вместе с Потаповым, без него никакой ценности для нее не представляли.

— На самом деле ты сама виновата, — заявил Виктор. — Уехала на полтора года с мужиком, который положил на тебя глаз… Ты таким образом меня унизила! Даже не посоветовалась, махнула хвостом — и была такова.

— Пожидаев — не какой-то там «мужик», а мой начальник! И я уехала не с ним, а с целой группой дизайнеров. Ты же знаешь, на какой грандиозный проект нас пригласили! Если бы тебе подвернулся такой случай, ты бы его точно не упустил!

— Оформление русского выставочного центра — не такой уж грандиозный проект, — презрительно бросил Виктор.

— Ну, конечно! Ты ведь у нас великий архитектор, тебе уже и Париж неинтересен.

— Я просто не люблю идеализировать. А у тебя все проекты грандиозные. Пригласили бы тебя отстраивать деревню Заможайкино, ты бы с радостью рванула на подвиг.

— А чего же ты хотел? Чтобы я дома сидела и пекла блины? Была бы у нас настоящая семья — тогда может быть! А так…

— Ага! — кровожадно воскликнул Виктор, отлепившись от стены и наставив на нее указательный палец. — Значит, ты все-таки злишься на меня за то, что я тебя замуж не позвал. Ты со злости и уехала!

— Думай что хочешь, — дернула плечом Таня, волоча за собой чемодан и не заботясь о том, что он цепляется за все подряд. — Отличную ты мне устроил встречу, ничего не скажешь.

— Какую заслужила, — отрезал Виктор. — Парижи, моя милая, даром не проходят. С другой стороны, мы бы все равно рано или поздно разошлись.

— Я поняла, поняла! Я тебе наскучила! — Веселая ирония в ее голосе не могла бы обмануть даже ребенка. — Кстати, ты храпишь, как бронтозавр, не забудь предупредить свою новую пассию!

— Да ты сама храпишь, — насмешливо заметил Виктор.

Пока Таня надевала туфли, он дышал ей в затылок.

— Я храплю?! — Она так возмутилась, что даже покраснела, мгновенно покрывшись свекольными пятнами.

— Для твоей карьеры это совсем не страшно, — успокоил ее Виктор слащавым тоном.

Таня уже набрала полную грудь воздуха, решив высказать все, что она на самом деле о нем думает, но потом поймала его умный, расчетливый взгляд и опомнилась. Он специально раздразнил ее, чтобы отвлечь от самого главного — от того, что у него есть другая.

Уйти, не сказав ни слова на прощание, будет гораздо умнее. Менее драматично, да. Но чувство собственного достоинства останется при ней. Таня плотно сжала губы, надела плащ и на чувстве собственного достоинства выволокла на площадку неподъемный чемодан, решительно отвергнув предложение Потапова ей помочь.

Пока она ждала лифта, тот продолжал стоять в дверях, глядя на нее с откровенной жалостью. Тане хотелось развернуться и дать ему в нос. Вместо этого она изо всех сил удерживала на лице выражение гордого презрения. И лишь очутившись на улице, позволила себе расслабиться. Остановилась и растерянно огляделась по сторонам. Мир показался ей удивительно резким. Таким видит его близорукий человек, впервые надевший очки. Множество удивительных деталей бросилось ей в глаза. Мелких и обычно незаметных, но делавших пейзаж невероятно насыщенным и выпуклым. Она заметила конфетный фантик, застрявший в решетке водостока, треснувшую молочную лампу под крышей подъезда, стеклянную дождевую пыль на носках своих замшевых туфель…

В детстве они с Витькой и Олегом играли, взбираясь на гаражи, и однажды Таня, весело и легко перелетавшая с одной крыши на другую, внезапно сорвалась и рухнула вниз. Земля тогда прыгнула ей навстречу — огромная и тяжелая. Таня на некоторое время оглохла и долго лежала не шевелясь. Перед ее глазами качалась травинка, по которой бежал янтарный муравей. Россыпь песчинок блестела и переливалась, словно бисер на маминой театральной сумочке.

Сейчас Таня чувствовала себя примерно так же, как после удара о землю. Звуки отдалились, проходя к ней словно сквозь вату, и она видела себя со стороны — одиноко стоявшую на ступенях подъезда с шикарным чемоданом, который она так долго выбирала в дорогом магазине. В тот момент это казалось ей чрезвычайно важным делом…

— Таня! — окликнул ее кто-то.

Знакомый голос вывел девушку из оцепенения. Она повернула голову и увидела собственную мать, торопливо шагавшую по дорожке к дому. Это было неожиданно и неприятно.

— Мама?! Что ты здесь делаешь? — ошарашенно спросила Таня, спускаясь по ступенькам.

Ее мать была все еще красивой женщиной с унылым лицом и неприкаянным взглядом, который подолгу ни на чем не задерживался. Возможно, такое выражение появлялось у нее лишь в обществе дочери, а в другом окружении она была прежней — искрящейся, легкой, смешливой…

— Вот, заехала повидаться! — сказала та, хмуря брови. — Завтра отправляемся на дачу — надо там все на зиму позакрывать. Хозяйство… сама понимаешь. Вот я и решила заглянуть. А то полтора года не виделись — мне даже перед Колей неудобно…

— Что тебе неудобно? — спросила Таня опасно звенящим голосом. — Когда ты меня бросила на произвол судьбы ради своего Коли, тебе было удобно! И ему тоже было очень даже удобно!

— Это что, выговор? — поджала губы мать.

— Да, выговор! Должна же я когда-нибудь высказаться! Не представляю, как ты могла спать спокойно, зная, что я одна на другом конце города в пустой квартире… Как ты посмела быть счастливой, оставив собственного ребенка?!

Раньше она никогда так не разговаривала с матерью. Ей всегда удавалось держать себя в руках, контролировать эмоции. Скрывать то, что в ее сердце живет страшная, обжигающая обида. Эта обида была ее личным чудовищем, которую, как какую-нибудь собаку Баскервилей, приходилось скрывать ото всех на свете… Но, кажется, сейчас чудовище готово было вырваться на свободу.