Наталия Миронина - Дочь мадам Бовари Страница 3

Это были первые отношения в жизни Ларисы, а потому, когда вдруг стало ясно, что в сочетании клубники и селедки ничего противоестественного нет, девушка страшно испугалась. Сказать родителям было невозможно, признаться немногословному любовнику тоже. После визита к врачу она, огорошенная и озадаченная, пошла бродить по городу и так добралась до магазина «Детский мир». Там, изумленная той радостью, с которой молодые женщины выбирали детскую одежку, приняла решение рожать. После всего, что случилось между ней и Айвором, после визита в женскую консультацию, ей предстояло не только написать всю правду родителям, но и сделать так, чтобы мама с папой не примчались сюда помогать. С письмом она тянула долго и решилась только тогда, когда в паспорте появился штамп о бракосочетании.

Айвор не торопился перебираться к ней – сам он, коренной рижанин, жил с родителями на улице Смилшу, в красивом, построенном в стиле модерн доме.

– Давай будем у нас жить? – уговаривал он Ларису, поскольку привык к материнским хлопотам.

Самое тяжелое для молодой жены было привыкнуть к чужому семейному укладу. Свекровь в доме была главной. Ее слушались и сын, и муж, и весь распорядок их дня был расписан ею же – каждому из членов семьи полагалось сделать за день определенные дела. На фоне такой всеобщей домашней занятости безделье Ларисы, которая мучилась от токсикоза и головокружения, было испытанием. Она старалась по мере сил помогать, но свекровь почти мужским басом отправляла ее назад в комнату, на диван. Собственная некрасивость, вес, который увеличивался в какой-то геометрической прогрессии, и вечное обильное слюноотделение – все это вызывало в Ларисе отвращение к себе, и, как следствие, раздражение в адрес мужа. Айвор отмалчивался. Понять, что он испытывал из-за внезапной перемены в жизни, было нельзя. Для Ларисы, любящей ясность, это становилось мукой. Она начинала искать причины не в характере мужа, а в себе, в своей меняющейся в худшую сторону внешности.

– Я стала некрасивая? Ты меня разлюбил? – спрашивала она, и ее губы вытягивались в смешную трубочку. Лариса ждала, что муж кинется ее утешать, опровергать ее слова, шутить и вообще всячески успокаивать. Айвор медленно и раздельно тянул по-латышски:

– Да нет, все нормально. Что ты?!

Ларисе этого было недостаточно. Она хотела страсти, слез, бурных выяснений как подтверждения чувств.

– Латыши громко и радостно только через костер на Лиго прыгают, – как-то сказала ей свекровь, внимательно приглядывающая за молодыми, – он так же похож на своего отца, как тот похож на своего деда.

Лариса на минуту задумалась. Ее свекор, человек с положением, сделавший неплохую карьеру, мужчина приятной внешности, вел себя так, что о его существовании в доме просто забывали. «А измениться он не может?! Сложно сказать лишнее хорошее слово?!» – думала она уже о муже. Впрочем, это все были проблемы, так сказать, «местного значения». Проблемы общечеловеческого значения начались после рождения дочери. Ребенок был худым и длинным. Акушерка, принимавшая роды, долго шутила про баскетбол и удачную спортивную карьеру. Лариса улыбалась сквозь сон. Очнулась она ночью, в палате. Соседки сладко посапывали и похрапывали, а она смотрела в темное окно, и ее душу переполнял восторг – у нее родилась дочь! За стеклом на ветру прыгали ветки, розоватая реклама соседнего кинотеатра превращала синий цвет ночи в фиолетовый. Все было точно так же, как и вчера, с той только разницей, что у нее появилась дочь. Масштаб события был ясен именно сейчас и здесь, в этой сонной, пахнущей манной кашей больничной палате. Лариса ощутила голод, нашла на тумбочке коробочку с клубничным мармеладом и задумчиво, с чувством выполненного долга сжевала все конфеты. Потом она удобно устроилась на боку и закрыла глаза.

Утром принесли детей для кормления. Лариса измучилась, пока не нашла наконец положение, при котором малышка перестала морщиться и кривить губы, а торопливо ухватила сосок. Больничная нянька всплеснула руками:

– Да что ж у тебя ребенок-то почти вверх ногами-то лежит?!

– А ему так удобнее, – ответила Лариса.

– Знать, это тебе он сам сказал, – съязвила нянька.

– Именно так, – отрезала сухо Лариса и поняла, что отныне есть вопросы и проблемы, которые могут касаться только ее и ее малышки.

Лариса, вопреки всем уговорам, наотрез отказалась бросать учебу. Перевелась на вечернее отделение. Более того, в нескольких изданиях раз в неделю начала вести колонку молодой мамы. Тогда эта форма журналистики была внове, и ее откровенные «Репортажи из детской» имели успех. В доме к этому отнеслись настороженно. Свекровь отмалчивалась, а муж стал ревновать к ее внезапной журналистской известности.

– Ребенок важнее. И потом, зачем всем знать, во сколько ты ее кормишь и как она при этом себя ведет?

Дочь росла, и Лариса видела, как в ней проявлялись фамильные черты. Прибалтийская порода оставила свой явный след – девочка была светловолосой, высокой, с белой кожей. От мамы взяла только глаза – зеленоватые, от светло-зеленого, словно яблоневый лист, до темного, изумрудного. Характером маленькая девица пошла в деда по материнской линии. Дочь была спокойна, но упряма, своего добивалась не слезами или дрыганьем ног, а поджатыми губами и молчаливой обидой. Погремушками и всякой детской мелочью дочь мало интересовалась. Зато завороженно следила за маятником огромных напольных часов, которые стояли в гостиной и били басом раз в час. От боя часов малышка приходила в восторг – она сначала прислушивалась, потом улыбалась, – при этом глаза ее от удивления становились круглыми, а при последних звуках она начинала смеяться.

– В часовщики определим, – качала головой свекровь.

Через два года Лариса почувствовала безумную усталость. Она поняла, что вся ее жизнь состоит из трех частей – ребенок, работа (учеба) и оправдания. Последняя часть как-то стала перевешивать первые две – каждый свой шаг она должна была объяснять и растолковывать. Поначалу Лариса сдерживала себя, ей казалось, что домашние, особенно муж, имеют право знать о мотивах ее поступков – ведь они одна семья и обмен мыслями, настроениями очень важен. Однако Айвор выслушивал ее объяснения, как выслушивает сухой отчет начальник главка. Их семья распалась, как рассыпается песчаная горка, потихоньку осыпаясь, она становится все меньше, меньше, и наконец уже вот она совсем исчезла, превратившись в ровный тонкий, почти незаметный слой почвы. Их развела не измена, не грубость, не безденежье, не родственники – их развела недостаточная любовь друг к другу, а может, ее абсолютное отсутствие. О своем уходе, вернее переезде, Лариса сначала сообщила свекрови. Ей не хотелось некрасиво расставаться с этой мудрой женщиной.