Борис Кагарлицкий - Политология революции Страница 2

Надо сказать, что в этом вопросе сторонники либеральных теорий как раз готовы идти на уступки. Культурное оформление господствующего проекта допускает небольшую дозу плюрализма. Можно даже признать «возможности исторического культурного и цивилизационного компромисса, культурной множественности, концептуальной корректировки методов и теорий экономической либерализации и движения к политической демократии». При этом, однако, границы компромисса заранее обозначены, ибо «преимущества открытой экономики не подлежат сомнению».[4]

Идеология торжествующего капитала стала общим местом массовой прессы и, в известном смысле, массового сознания в Америке и большинстве европейских стран, не, исключая и Россию. Воззрения, распространяемые популярными изданиями, по-своему, даже более показательны и значимы, нежели построения идеологов. С одной стороны, требования глобализации определяются как объективная необходимость и чисто техническая задача. «Глобализация мировой экономики неизбежно ведет к нивелированию различий в экономических системах разных стран, — читаем мы на страницах деловой прессы, — и задача международных организаций — оказывать помощь развивающимся странам в движении к открытой экономике».[5] Эту задачу должны были решать Всемирная торговая организация, Международный Валютный Фонд и Мировой Банк. Энтузиазм проповедников буржуазного рая не знал границ, «Философские основания западной, или либеральной, модели — индивидуализм и прагматизм. Фундаментальное превосходство Запада, построенного на этих принципах, над общинным и иррациональным Востоком в итоге должно привести к установлению демократии и свободного рынка во всем мире и концу истории как борьбы идей, — такова логика глобальной либерализации». Сопротивление «иррационального Востока» обречено. «В новом мире, где расстояния исчезают и время обмена информацией сокращается до секунд, культурная традиция перестает играть определяющую роль в экономике. Можно, применяя универсальную методику реформирования, построить единую планетарную экономическую систему, основанную на принципах свободного рынка и, возможно, политической демократии».[6]

Показательно, что, если «свободный рынок» определяется здесь как абсолютная необходимость и сверхценная идея, то демократия — не более как «возможность». Забегая вперед, отметим, что применение «универсальной методики реформирования» привело не к нивелировке различий и сближению стран по культуре и уровню социально-экономического развития, а как раз наоборот: росту различий, поскольку, последствия применения одних и тех же «универсальных» методов оказались совершенно разными в разных ситуациях (одни страны модернизировались и увеличивали производство, пусть и ценой возрастающего социального неравенства, другие, напротив, технологически деградировали и т. д.). Парадоксальным образом и культурные конфликты по мере развития «глобальной интеграции» лишь нарастали. Что гораздо важнее, применение либеральных методов означало резкий рост социальных конфликтов и противоречий в самих западных странах — даже в тех случаях, где имел место реальный экономический рост.

Чем более торжествовал либеральный буржуазный проект, чем более успешно преодолевал он на своем пути препятствия, оставшиеся от времен «холодной войны», тем больше вызывал отвращение у миллионов людей, оказавшихся в роли жертв капиталистического эксперимента. В 1999–2001 годах на политической сцене появились и радикальные движения, бросившие вызов этому порядку вещей и добившиеся первых успехов.

Растерянная буржуазная пресса обозвала этих молодых людей «антиглобалистами».

Эти успехи новой массовой оппозиции находились в вопиющем контрасте с безволием и деморализацией традиционной левой. Протесты 1999–2001 годов заставляют нас в очередной раз переосмыслить содержание понятия «левые». Некоторым наблюдателям массовые выступления рубежа веков казались повторением молодежного бунта 1968 года, вторым изданием тогдашней «новой левой». Можно сказать, что и «новая левая» и радикалы начала 2000-х годов бросали вызов традиционным левым организациям почти в той же мере, как и капитализму. В то же время будущее «традиционных организаций» в очень большой степени и тогда и теперь зависело от способности воспринять новые импульсы, идущие от стихийного движения и обновить себя в диалоге с ним. Однако в 1999–2001 годах среди активистов движения постоянной темой стала не только критика официальной социал-демократии и «сталинистской традиции», но и критика «новой левой» 60-х годов, которая оценивалась, как движение, не сумевшее достичь своих целей и деградировавшее.

В течение XX столетия основной кассовой базой как социал-демократических, так и коммунистических партий Запада оставалось организованное рабочее движение. В 1980—1990-е годы упадок профсоюзов в развитых индустриальных странах стал общепризнанным фактом. Однако на рубеже веков обнаружились новые тенденции, заставляющие по-новому взглянуть на будущее рабочих организаций. В то время как профсоюзы Западной Европы стабилизировались, произошло резкое увеличение численности и активизация профсоюзов «третьего мира». Это отражает на политическом уровне социально-экономические сдвиги, произошедшие в этих странах — рост рабочих организаций является естественным следствием индустриального развития, а их политический радикализм — следствие гораздо более тяжелого положения трудящихся на периферии мирового капитализма (что также имеет прямое отношение к процессам глобализации).

Перемены происходят не только в странах «периферии», Новые политические тенденции наметились к концу 1990-х в более развитых странах, включая даже США, где профсоюзы стали искать новых методов работы и организации.[7] Взаимоотношения между новыми антикапиталистическими движениями и профсоюзами стали также важнейшим предметом дискуссий, как в традиционных рабочих организациях, так и среди «антиглобалистов».

Изменения, кризис и упадок, наблюдаемые в левых партиях на протяжении большей части 1990-х годов, выглядят особенно парадоксально на фоне их относительной электоральной стабильности. Сочетание стабильных, а порой и успешных результатов на выборах с глубоким внутренним кризисом заставляет искать ответа не в анализе конкретных политических решений, принятых теми или иными лидерами, а в чем-то другом.

Хотя кризис левых партий нередко связывают с крушением советской системы в 1989–1991 годах, он имеет гораздо более глубокие причины, как в эволюции капиталистического общества, так и во внутреннем развитии самих левых организаций. К числу этих причин можно отнести изменение роли и значения национального государства в процессе глобализации, информационную революцию, вызвавшую резкие сдвиги в структуре и характере наемного труда, изменение социальной базы самих левых партий, что неизбежно влечет за собой сдвиги в сфере идеологии.

Несмотря на то, что большая часть западных левых (включая крупнейшие коммунистические партии) критически относилась к советскому опыту, распад СССР и последовавшая затем реставрация капитализма в России спровоцировали острейший идеологический кризис в левом движении.[8]

Однако, где яд, там и противоядие. После краткого периода отрицания привычной теории, наступило время идейных поисков. Интерес к марксизму (причем не только в левых кругах) резко оживила именно глобализация, подтвердившая многие прогнозы Карла Маркса относительно развития капитализма как мировой системы, разрушающей границы и втягивающей в свой оборот все страны и народы. Этот интерес к Марксу как пророку глобализации проявился в ходе парижской международной конференции 1998 года, посвященной 150-летию «Коммунистического манифеста».[9] Аналогичным образом рассматривались вопросы об актуальности марксизма в дискуссиях, организовывавшихся Фондом Розы Люксембург в Германии[10] и «Брехтовским Форумом» в США.[11]

То, что в конце 1990-х считалось среди левых «обнадеживающей тенденцией», к началу 2000-х стало новой массовой модой. Посвященные марксизму книги стали выходить впечатляющими тиражами, выступления радикальных ораторов начали собирать массовые аудитории, а в Интернете «красных» сайты резко повысили свои рейтинги. Начавшись в Западной Европе, волна нового молодежного радикализма докатилась к 2002–2003 годам и до России.

По мере того, как возрождалось левое движение, становились очевидны и возникающие в нем противоречия. Старые политические организации столкнулись и с интеллектуальным вызовом, брошенным теоретиками, которых эти партии на протяжении предыдущего десятилетия тщательно игнорировали.