Взгляд бездны - Иван Александрович Белов Страница 3

– В круг, в круг! – заорал Угрим, раздирая рот. Ватага приготовилась подороже продать свою жизнь, сбилась в кучу, вогулок загнали в середину. Казаки раздували фитили. Игнат вытянул из-за пояса топор на длинной захватанной рукояти. Ладони осклизли, стало нечем дышать. Ни разу не был Игнат в настоящем бою. А тут первый и сразу последний, видать. Не сдюжить против вогулов. Засыплют свистящими стрелами издали, метя в руки и ноги, навалятся толпой и посекут. Построил избу, дурак? Теперь и могилки не будет, зверье кости по тайге разнесет. Успокаивало одно: Яшка со Степаном, такие же, как и он, простые тобольские мужики, со страху еще больше тряслись.

– Ближе подпустим, – хищно осклабился Лукьян, приникнув к пищали.

– Прощайте, браты, – выдохнул Онисим.

Вогулы не двигались. У Игната дрожали колени от напряжения, струйки пота ползли из-под шапки, заливая глаза. Давно ли до нутра промерзал? Ну грейся теперь… Ожидание смерти хуже всего. Нехристи издевались, отмеряя последние капельки жизни группе уставших, вымотанных погоней людей.

– Ну чего встали, ублюдки? – не выдержав, заорал Лукьян. – Давай, подходи!

Ватага завопила, заулюлюкала. Яшка со Степаном затянули обидную частушку. Лукьян для острастки пальнул из пищали, облако едкого порохового дыма проглотил налетевший с ветром туман.

Игнат заорал матерно, выплескивая накопившийся страх. Крик застрял в пересохшей глотке. Вогулы, все в том же зловещем молчании, растворились в мареве и косых нитках дождя. Будто и не было их. Словно туман слизнул языком.

– Чего это? – удивился стоящий рядом Яшка Крол, мужик степенный и рассудительный, а оттого хер знает зачем попершийся в этот набег.

– Испужались? – предположил Капитошка. Посиневшие губы монаха мелко тряслись.

– Тебя никак, – фыркнул Угрим. – Подлянку готовят, поди.

Игната повело, он шагнул вперед и неловко плюхнулся на колени. Топор выпал, он поднял руку и осенил себя широким, размашистым крестом, ткнулся лбом в землю и истово прошептал:

– Чудо, чудо Господне! Господь спас!

– Господь спас, – эхом отозвался Онисим.

– Чудо, – затрясся Степан Сура, человек семейный и бондарь не из последних, внезапно променявший бадьи и бочки на вольную жизнь, – спаси Господи.

Станичники мешками оседали на колени и крестились, с надеждой заглядывая в низкие хмурые небеса. Благодарили Бога, еще не зная, что Бог отвернулся от них.

Понимали: чудо чудом, а сибирцы вернутся – клочки по закоулочкам полетят. Ватага втянулась в долину, держа путь на закат. Верили – еще чуть, и река. Там на плоты и домой, хвастаться подвигами и добро пропивать. Стояла мертвая тишина. Нудный дождик усилился, туман расползся драными клочьями, прибился к пожелтелой траве, обнажив осколки старых, искрошенных временем скал. Елки и пихты росли чахлыми рощами, упавшие стволы утопали во мхах.

Ветер принес запах падали, резкий, тошнотворный и липкий. Идущий первым Лукьян остановился на полушаге и выругался сквозь зубы. Ватага сгрудилась, напряженно сопя. Впереди, в неглубокой ложбинке, дыбилась туша мерзкого черно-зеленого цвета, бугристая, мягкая даже на вид, размерами в пару коров.

– Дохлятина, – поморщился Угрим.

– Поглядим, – Онисим взвесил на руке камень и бросил без замаха. Хлюпнуло, камень провалился в склизкую тушу, из дыры плеснула гнойная слизь.

Подошли ближе, от вони заслезились глаза. Трупанина напоминала вязкий кисель, черная шкура понизу прорвалась, на земле растянулись сине-белесые потроха. Желтые иззубренные кости, размером с руку взрослого человека, торчали наружу в лохмотьях плоти, слипшейся шерсти и чего-то похожего на чешую.

– Где голова, где жопа, хер разберешь, – сплюнул Лукьян.

– Во, вроде пасть, – Степан вооружился палкой. Мокро чавкнуло, гнилое мясо разошлось, открыв узкий провал, усеянный сотнями мелких острых зубов. Игната передернуло, рот у твари располагался где-то на месте груди.

– Кит энто, – заявил Капитошка, человек, видевший книги, а значит, ученый и знающий.

– Кит? – Угрим недоверчиво вздернул бровь. – Ну да, тут до моря рукой подать, пара тыщ верст, вот он посуху и доплыл.

– У отца Федора книга была с описанием всяких заморских страстей: людей с песьими головами, самоедов и гадов пучинных, – не сдался монах. – Так в книге той писано про дожди из рыб и лягух. Предвещают конец света и пришествие Сатаны. А раз киты валятся из небес, знать, недолго ждать.

– Не кит, а мамон, – со знанием дела возразил Лукьян. – Зверь чудесный, с горбом, и рога назад гнутые, вся Сибирь костями усыпана. Говорят, померли мамоны давно, а Ермолай Якун сказывал – в землях якутских до сих пор стада мамонов живут. Крестом клялся Ермолай, сам видел, как инородцы собак кормили свежатиной.

– Свежатины и я бы пожрал, – мечтательно причмокнул Онисим.

– А мамона этого драного, гляньте, даже птахи с куницей не жрут, – мотнул головой на тушу Угрим.

– Тут нет птиц, и зверья нет, – выдохнул Игнат тревожную мысль. – Пусто и падаль одна.

– Точно, – кивнул Лукьян. – А я все думаю, чего здесь не то.

– Зима на носу, вот и попрятались, – без особой уверенности отозвался Угрим. – Эх, чудище бы в соли обвалять да в Тюмень отволочь, есть там полудурушный барин, серебром платит за всяких тварюг.

Тащить сгнившую тушу в Тюмень охотников не нашлось, ватага сокрушенно поохала и поплелась в густеющий, вязкий туман. Игнат задержался, разглядывая черный слизистый след, насохший в примятой траве. Тварь ползла из объятой сумерками долины, пока не издохла. Зачем? Выяснять Игнат не хотел.

Больное, подтекающее гноем солнце утонуло в сырых небесах, смешав землю и облака в мутную пелену. Из клочьев тумана призрачными кораблями выплывали останцы. Каменные глыбы нависали над головой. Игнат изумленно разглядывал покрывшие скалы картины – изломанные фигуры с рогами, маленьких человечков, убегающих от жутких чудовищ, кривые загогулины и всякую срамотень: сплетенных в непотребных позах людей и зверей. Не иначе тешились бесы, а то как бы человеку выбить рисунки на такой высоте? Игнат поежился, увидев на отвесной скале спиралью завитый лабиринт с огромным красным глазом внутри. Глаз следил за Игнатом, куда ни вступи, будто великан-людоед пялился из толщи скалы. Волосы под шапкой зашевелились. Игнат прибавил ходу, заспешил, но все же не сдержался и оглянулся. Глаз смотрел на него.

Видимость упала до сотни шагов, туман струился белыми волнами, и там, в непроглядной обморочной пелене, временами вздыхало и ухало. Далекие протяжные стоны навевали жуть. Ветер играет в останцах – успокоил себя Игнат. Он промок до нитки и