Алла Соколова - Выпуск 2. Пьесы для небогатых театров Страница 2

ОН. Да…

ОНА. Это хорошо. Я тоже работаю вовсю. С головой ушла. Вы скажите ему, чтобы держался руками и ногами за то, что имеет. Смешно и стыдно скакать, как молодой козел, когда ты уже давно пожилой мужчина.

ОН. Пожилой?

ОНА. Более чем. Он не видит себя со стороны. А если посмотреть правде в глаза, то его вполне уже можно назвать стариком. Скажите ему, что в его возрасте лошади уже дохнут. Причем давно.

ОН. Скажу.

ОНА. Я все-таки поставлю чайник.

ОНА выходит, Он встает, бродит по комнате.

Пауза.

ОН (Развал… Разруха… Розетка вырвана из стенки, висит на честном слове… Пыль всюду… На зеркале можно писать… Не смотрит она на себя, что ли? Внизу обои обглоданы… Интересно, кто же их глодал? Собаки вроде нет… Кота тоже…)

Входит Она.

ОНА. Что вы ищите?

ОН. Ничего.

ОНА. Лучше скажите честно, что вам нужно, я сама покажу.

ОН. Я смотрю… Вот розетка у вас в опасном положении. Ежели бы вы дали мне отверточку и винтики… Инструменты есть в этом доме?

ОНА. Сейчас принесу.

Уходит.

ОН. (Когда я был пацаном, мне в голову приходили всякие неординарные идеи, которые я тут же пытался реализовать, не допуская никаких сомнений. Когда я еще не позволял МЫСЛИ сделать меня трусом, я вошел однажды в отношения с испорченной розеткой и оторваться от нее уже сам не смог. По всему моему маленькому телу пошли ужасные конвульсии, и я не знаю, что бы я представлял из себя в данный момент, если бы не оттащила меня мама. С тех пор у меня с розетками странные отношения: если вдруг бросается в глаза какая-нибудь… старенькая, жалкая, да еще и вырванная насильно с насиженного места… сердце сжимается и так и тянет к ней… так и тянет…)

Входит Она с ящиком.

ОНА. Привычка — страшная вещь. По привычке может тянуть туда, куда совсем не нужно. Ищите сами.

ОН (Ищу. Какое богатство! Сколько нужных, прекрасных вещей… Винтики, гаечки, гвоздики…)

ОНА. Скажите, что возврата нет.

ОН. Куда?

ОНА. Сюда.

ОН. Кому сказать?

ОНА. Ему.

ОН. Скажу.

ОНА. А когда человек знает, что возврата нет, он постепенно успокаивается. Спокойствие — это то, что нам всем сейчас нужно более всего. Вы согласны со мной?

ОН. Да. (Я как-то органически буквально начал кое-то понимать. Со мной такое бывает иногда: не понимаю ни черта, в голове туман, а потом начну что-то делать руками, и ситуация проясняется. История банальная… Что-то похожее я где-то раньше уже слыхал. Главное сейчас как-то сбить ее с НЕГО и вставить свой вопрос.) Если возврата нет, так не стоит о НЕМ и говорить.

ОНА. Я не хотела, само вышло.

ОН. Плюнуть, растереть и забыть, если нет возврата.

ОНА. Не надо меня провоцировать.

ОН. На что я вас провоцирую?

ОНА. Вы сами прекрасно знаете.

Слышен свист чайника, Она выходит.

ОН (Люблю я, грешник, чайник со свистком и часы с кукушкой.)

Входит Она.

ОНА. Он может плевать на меня, топтать, уничтожать, но я не буду делать ЭТОГО ни за что.

ОН. Он не уничтожает вас.

ОНА. Пытается уничтожить, я знаю. Я очень плохо чувствую себя вечерами и понимаю, что это его рук дело… То есть, головы, — он посылает мне злые мысли. Но я ни в коем случае не буду уподобляться ему. Вас не ударит током?

ОН. Не ударит.

ОНА. Я ни одной плохой мысли не допускаю о нем, и о женщине думаю только хорошо. Я каждый вечер, когда мне плохо, молюсь за нее: дай ей Боже силы, — раньше я несла тяжкий крест, теперь несет она.

ОН (Вот когда доходит дело до креста, я всегда обычно замолкаю.)

Пауза.

ОНА. Спасибо вам.

ОН. Не стоит благодарности.

ОНА. Стоит. Более чем. Я совершенно потеряна между этим всем: проводкой, трубами… Они прогнили все… Кран в ванной течет… Иногда хочется самой бежать, бежать отсюда, как можно дальше бежать и никогда не возвращаться. Но что делать? Кому-то надо и остаться.

ОН (Сидим. Молчим. А где-то кто-то играет. Рядом совсем.) Кто это играет?

ОНА. Не знаю. Наверное, сосед какой-то за стеной.

ОН. Вы не общаетесь с соседями?

ОНА. Почему? Общаюсь. С теми, кто напротив. Но за этой стеной я никого не знаю — она капитальная. Там уже другой подъезд.

ОН. Тогда здесь коридор был общий туда. Длинный, на десять квартир, а туалет один…

ОНА. Да. Я переставила все. Сразу, как только не стало здесь его. Я не могла оставить все по-прежнему…

ОН. Здесь вообще не комната, а кухня была. А там, откуда мы вошли, — черный ход. Парадный был всегда закрыт. Там прямо перед ним жил один злодей… То есть, как я понимаю сейчас, никакой он был не злодей, просто комната его оказалась проходной. Кому приятно, если ходят через тебя. А изначально это был очевидно вестибюль…

ОНА. Переставила один раз, потом другой, чувствую, легче становится, переставляю третий, и вдруг вижу, что все вернулось на прежние места, как было до перемен… Кое-чего, конечно, не хватает: кровать я продала, и кресло, и бюро…

ОН. А зачем вы продали бюро?

ОНА. Я так и знала, что вы спросите об этом. Признайтесь, вы пришли за ним?

ОН. За кем?

ОНА. За бюро?

ОН. А что мне с ним делать? С бюро?

ОНА. Не знаю… Может, он велел как-то переправить… Прошлый раз два подсвечника уже кто-то забрал. Он сказал, что будет периодически кого-то присылать. Я предполагала, что дело в конце концов дойдет и до бюро. Иначе и быть не могло.

ОН (Опять Он всплыл, теперь уже вместе с бюро.) Я понятия не имею ни о каком бюро. Если честно сказать, смутно представляю, что такое бюро.

ОНА. О! Это замечательная штука из красного дерева. В нем есть много всяких ящичков и даже зеркало есть, за ним работать можно, а само оно у стенки стоит. То есть, раньше стояло.

ОН. Раньше!

ОНА. Бюро — его уязвимое место, ахиллесова пята. Он мне с первого дня постоянно твердил о нем: бюро, бюро, мое бюро… Я сначала тоже смутно представляла, что это за извращение такое… А потом привыкла и даже к нему привязалась…

ОН (Кретин какой-то. Как он мне надоел! Не могу больше слышать о нем ни слова.) Послушайте! Я вам соврал. Зачем соврал — не знаю. Делайте со мной что хотите. Казните! Но я понятия не имею об этом обо всем.

ОНА. Понимаю. Мне самой даже трудно осознать, что было со мной и как я это все так долго выносила…

ОН. Со мной в последнее время случилось что-то. Я начал всем направо и налево задавать один вопрос…

ОНА. Поверьте, я раньше была совсем другая!

ОН. Вот! Именно это слово прицепилось как репейник к волосам, ни вынуть, ни отодрать, только отрезать, но в таком случае лишишься слова. Согласитесь, все-таки жаль.

ОНА. Та прежняя не продала бы бюро ни за что. Зачем же любимое продавать, тем более чужое? Я понимаю степень его утраты. Я сама сначала страдала без него. Но жить было не на что.

ОН. И это долго продолжалось! Ну вдувайтесь: если я спрашивал всех направо и налево, значит, отвечали мне что-то или вообще ни разу никто не ответил, кроме того?..

ОНА. Повторите, пожалуйста, вопрос.

ОН. Не могу. (Молчим.)

Пауза.

ОН. Вы одна живете?

ОНА. Где?

ОН. Здесь.

ОНА. Передайте ему, что я одна. Я не хочу ничего придумывать. Я никому не нужна, не боюсь уже этого и смело в этом себе признаюсь. Если я умру в один прекрасный день как попугай, то, пожалуй, долго буду здесь лежать одна, и никто об этом не будет знать.

ОН. Какой попугай?

ОНА. Наш общий. Они очень любили друг друга. Напрасно я, конечно, его не отдала, но он и не собирался его брать. Куда же в новую жизнь со старым попугаем? Передайте, что попугай скончался. Мама пока жива…

ОН. А моя умерла.

ОНА. Знаю. Я же ее хоронила. Передайте, что теща его пока еще скрипит: стоит на паперти в Эстонии, с протянутой рукой. Я пишу, зову: приезжай, сделаю визу, будем вместе страдать… А может, и не будем, может, вскоре кончится и наше страдание — ведь все имеет конец. И зарплата теперь у меня уже есть, а у дочки японец, хоть это все еще вилами по воде, но чего только в жизни не бывает, — возможно, и мы когда-то будем богаты…