Дороти Даннет - Путь Никколо Страница 2

Санкт-Петербург

Глава 1

От Венеции до Китая, от Севильи до Золотого Берега Африки бросали якорь корабли, и купцы раскрывали свои учетные книги; повсеместно люди взвешивали и оценивали товары так, словно мир навсегда останется неизменным. Немыслимо было и представить себе безумца, который посмеет однажды отнестись к торговле — к самой торговле! — как к пустой забаве. Такому безумцу не найдется места на всем белом свете.

Череда злоключений, которая позднее доставила негоциантам столько досадных минут, началась однажды у моря, в погожий сентябрьский денек… Трое молодых людей в дублетах возлежали в ванне герцога Бургундского. Клаас и Феликс глазели на девиц, что прогуливались по берегу канала, в то время как Юлиус, старший из троих, предпочитал отдыхать и наслаждаться жизнью, позабыв на время о долге наставника. Хороший астролог вовремя предупредил бы его об опасности и велел поскорее уносить ноги. Лучи солнца нагревали ванну, которую волны несли к последнему этапу ее на долгом, извилистом пути. Начавшись в плавильных печах Англии, он провел эту огромную лохань через Узкое море на борту потрепанной наемной каравеллы и доставил в Нидерланды. Там ее не без труда выгрузили в шумной гавани Слёйса, а затем с немалыми усилиями водрузили на баржу, которую влекла по каналу команда гребцов.

И вот, наконец, она здесь. Щедро облепленная херувимами, ванна для благородного Филиппа, герцога Бургундского, графа Фландрского, маркграфа Священной Римской Империи, — и это лишь часть его высоких титулов. Великолепная ванна должна быть установлена в герцогском особняке, в купеческом городе Брюгге, но сейчас в ней гордо восседают Юлиус, Феликс и Клаас, которым чуть позже еще предстоит отработать свой проезд.

А пока заняться было нечем, и Юлиус смог свободно предаться философствованию.

— Что есть счастье? — вопросил он, приоткрывая глаза.

— Новая гончая, — немедленно отозвался Феликс, которому недавно исполнилось семнадцать. На животе у него лежал арбалет. Длинный острый нос покраснел от солнца. — Знаешь, такая, с большими ушами.

Юлиус скривил губы в беззлобной усмешке. В этом весь Феликс… Он повернулся к Клаасу, восемнадцати лет от роду, крепкому, как молодой дубок, с ямочками на щеках.

— Новая подружка, — немедленно предложил тот и открыл флягу с вином, крепко держа ее за горлышко. — Знаешь, такая, с большими…

— Довольно! — воскликнул Юлиус. Философия для этих двоих не имела никакого смысла. Впрочем, для Клааса вообще ничто не имеет смысла. Порой Юлиус радовался, что цивилизация достигла столь неизмеримых высот, что способна устоять даже под натиском Клааса. Мягкотелые эллины — те точно спасовали бы и вернулись жить в пещеры.

Клаас со страданием во взоре уставился на наставника.

— Да я только хотел…

Сидевший рядом Феликс ухмыльнулся во весь рот.

Юлиус воскликнул:

— Пейте, пейте! Я же сказал, хватит о девчонках. Забудьте, что я вообще о чем-то говорил.

— Ладно, — недоуменно отозвался Клаас, выпил и вздохнул: — Очень славное вино.

Юлиус не спешил соглашаться. Подмастерью в красильне что угодно покажется славным… конечно, кроме работы. Феликс (хозяйский сын, его ученик и каждодневное бремя) провел отличный денек, охотясь на зайцев, хотя совершенно этого не заслуживал. Лишь он один, Юлиус, исполнил свой долг и заработал право на недолгий отдых.

Мимо скользили берега канала. Гребцы как всегда дружески бранились и перешучивались, порой затягивая какие-то песни. Разогревшиеся под солнцем херувимы на бортике ванны казались сонными и ленивыми. Когда винная бутыль, наконец, оказалась в руках Юлиуса, он перевернул ее вверх дном, чтобы полюбоваться сквозь стекло на солнце. «Старательный юноша, но весьма легковесный по натуре…» — так его оценивали наставники, когда он корпел над учеными трудами в Болонье.

Ну да Господь с ними, с этими крючкотворами! Здесь Фландрия, а не Италия. Здесь никто не видит ничего плохого в том, чтобы помочь перегрузить ванну с корабля на баржу, а затем доплыть прямиком до дома. И немного пофилософствовать при этом… В чем же тут легковесность? Юлиус, поверенный семейства Шаретти, зажмурился — и тотчас получил болезненный удар под ребра. Не выходя из полудремы, он ударил кулаком куда-то наугад.

— Эй! — раскрасневшийся Феликс вновь попытался пнуть его.

Юлиус перекатился набок, уходя от удара. Шум льющейся воды объяснил ему, зачем Феликс старался его разбудить: они приближались к шлюзу.

— Ты сбил у меня с головы шляпу, — рокотал Феликс, и голос его гулко отдавался внутри ванны. — Ты сломал перо!

Клаас, который уже выбрался наружу, чтобы помочь при прохождении шлюза, обернулся, желая оценить размеры нанесенного ущерба. На самом деле, трудно было ударить Феликса и не попасть по его головному убору — островерхому, с длинными заостренными полями, похожему на бумажный кораблик. Длинное перо с перебитым хребтом валялось теперь на ягдташе. Каштановые волосы Феликса под сбитой шляпой промокли от пота и прилипли к темени, свалявшись, как войлок. Вид у него был донельзя разъяренный.

— Ты же сам говорил, что перо тебе надоело, — заметил Клаас. — Где там наше пиво, мейстер Юлиус?

Клаас жил в семье Шаретти с десяти лет, и, поскольку приходился им дальней родней, то имел право разговаривать с Феликсом в подобном тоне. За эти годы Клаас стал не просто подмастерьем, но и чем-то вроде оруженосца при наследнике Шаретти. Тот время от времени пытался поколачивать Клааса, но чаще всего предпочитал с ним не связываться. Матушка Феликса радовалась миру и покою в доме и потому позволяла Клаасу, пренебрегая своими обязанностями, удирать из красильни всякий раз, когда это было угодно ее сыну. Юлиус, также преисполненный благодарности, надеялся, что Клаас задержится в подмастерьях еще достаточно надолго, чтобы Феликс успел достигнуть зрелости, а еще лучше — преклонных лет.

Юлиус, по природе человек добродушный, ничего не имел против jonkheere Феликса. Ему удавалось держать юнца в руках. Клаас, напротив, не мог удержать в руках никого и ничего; именно поэтому ему так часто и доставалось… Сейчас подмастерье в последний раз толкнул весло, положил его на палубу, а затем прошел на корму и вручил Феликсу шляпу. Рост и крепкое сложение Клааса, ямочки на его щеках и вечная готовность помочь — вот что бросалось в глаза, прежде всего. И ни одна девица моложе двадцати не оставалась равнодушной к его чарам…

Юлиус слышал, как тот что-то говорит Феликсу, но не стал присоединяться к беседе. Тема была ему известна заранее. Конечно, стряпчий ничего не имел против хорошеньких женщин, он не был свободен от тщеславия и знал, что его многие находят привлекательным. Не раз ему приходилось спасаться от чар молоденькой супружницы очередного заказчика. К тому же он отнюдь не собирался приносить монашеские обеты, по крайней мере, в ближайшее время. Конечно, если удача сама идет в руки, человек должен быть к этому готов. Но Юлиус оставался весьма умерен в своих аппетитах. Он не буйствовал, подобно Клаасу, и не стенал, как бедняга Феликс, даже если и случится плыть три мили по каналу от Слёйса в Дамме, любуясь изящными лодыжками.