Из записок следователя - Николай Михайлович Соколовский Страница 3

Да, быть лицом к лицу с «преступником» нелегко: целая жизнь проходит перед вами, и вы видите, как она безжалостно мнет человека, как она хлещет прямо в лицо ему своими ударами, как она гонит его изо дня в день, ни разу не давая вздохнуть свободно, как потом, натешившись вдосталь над человеком, бросает его со всего размаху на людское позорище: казните, дескать, его, преступник он, не заурядь с прочими осмелился идти…

А тут еще стон раздастся…

И относись после того хладнокровно…

До издания последнего наказа судебным следователям подсудимых подвергали заключению в тюремном замке без соблюдения формальностей; современное же законодательство, желая гарантировать личность подсудимого, постановило, на случай лишения свободы, соблюдать ряд известного рода формальностей, приведение в исполнение которых лежит на обязанности следователя. Процедура-то эта и составляет в жизни следователя ряд тех минут, которые по преимуществу можно назвать скверными. Прежде, то есть до отправления преступника в острог, следователь был, пожалуй, открыватель истины, теперь же он становится исполнителем, ему первому приходится нанести удар.

Надо вам заметить, что по существу совершенного преступления делится и ряд мер, предупреждающих возможность уклониться преступнику от следствия и суда; меры эти: отдача на поруки, под домашний арест, под надзор полиции и, наконец, заключение в тюремный замок. Последнему подвергаются люди, совершившие более или менее тяжкие преступления, как, например, влекущие за собой ссылку в каторжную работу. Процесс отправления в тюремный замок происходит таким образом: совершено преступление, при производстве следствия открывается целый ряд доказательств или улик, подтверждающих справедливость подозрения, тогда следователь, зная, что преступление должно повлечь за собой более или менее тяжелое наказание (каторжную работу, ссылку в Сибирь на поселение), должен, на основании известных статей закона, составить постановление об отправлении подсудимого в тюремный замок, в постановлении прописываются все улики и доказательства, из которых, как из логического построения, вытекает финал: заключение подсудимого. Это постановление прочитывается вслух следователем подсудимому, который и расписывается внизу постановления: «такой-то слушал о том-то». Если подсудимый неграмотный, то при чтении и рукоприкладстве должны находиться два свидетеля.

По прочтении постановления подсудимый лишается свободы, его тотчас отправляют в тюремный замок.

Кажется, что же во всей этой процедуре такого, что бы тяжело ложилось на вас? А подите, приведите ее в исполнение, так и узнаете, что в ней тяжелого.

Оно действительно, как со стороны посмотришь, да еще задашься разными высшими принципами, вроде fiat justitia, pereat mundus[1], так и ничего: постановление составлено вполне добросовестно, все улики собраны, вы (в смысле юридического лица) не отвечаете ни перед самим собою, ни перед законом, но отчего вам так трудно произнести роковые слова: «…а потому мною заключено: отправить тебя, мещанина такого-то, в тюремный замок»? Отчего вы чувствуете какую-то тяжесть на сердце? Отчего вам как будто неловко взглянуть в глаза преступнику, в его помертвевшее лицо? Отчего, нанося удар, дрожит ваша рука? Отчего в голове вашей, при всей видимости, явственности факта, встают неотвязчивые вопросы и шепчет вам кто-то, что вы в этот момент самопроизвольно распоряжаетесь судьбой человека, его высшим счастьем – свободой…

Факт! Факт! Да мало ли какие есть факты! Вы сгруппировали их так, как вам угодно, вы поставили их так, как вам угодно, вы поставили их так, как вам заблагорассудилось, да потом и основываете на них ваше обвинение; а осветите-ка их внутренним, их собственным светом, который вы подчас и уловить-то не в состоянии, так то ли тогда выйдет?

Или этого не нужно? Так честно ли это?

Я сказал, что акт следователя о заключении подсудимого в тюремный замок должен быть подписан самим подсудимым, в случае его грамотности. Известно, что наш народ вообще не охотник ни до каких рукоприкладств:[2] «где рука, там и голова». Крестьяне соглашались на уставные грамоты, но не шли их подписывать. Слишком много злоупотребляли рукоприкладством, от того и такие последствия. У меня раз было следствие: полицейский чиновник, под предлогом каких-то распоряжений и объяснений, отобрал подписки у шести человек, бывших прежде должностными лицами в думе, а подписки-то оказались довольно важными, относящимися до времени их служения, так что из-за них они попались под суд и только по истечении многих лет освободились из-под него. Повторяю: наш народ не охотник вообще до рукоприкладств, но нигде эта боязнь и неохота не проявляется так сильно, как при акте о лишении свободы. Почти каждый подписывающийся уверен, что своей подписью он изъявляет согласие и меру, против него предпринимаемую, на себя же накладывает руки; для него «слушал» делается синонимом «согласен», исключает возможность протеста и обжалования. Требуется много усилий, чтобы убедить в противном. Но и тут другая беда.

Мещанина одного следовало отправить в острог, человек он был грамотный; стало, должно было ему подписать протокол. Чтение постановления он, по-видимому, выдержал хладнокровно; по крайней мере, мне так казалось; на рукоприкладство он сначала не шел, но когда я объяснил ему, что упорством он, не делая себе положительно никакой пользы, накликает новую беду: сопротивление и упорство при следствии – то он согласился.

Я подал поставленное и уже прочитанное постановление. Обвиненный взял перо, хотел подписать, но увы! Рука вышла из повиновения, она дрожала так, что не могла написать ни одного слова. Обвиненный сделал над собой усилие – те же последствия; наконец перо выпало у него из рук.

– Не могу, ваше благородие, что угодно делайте.

Я посмотрел на него: точно писать он не мог.

Вообще, чтение протокола о лишении свободы производить на подсудимого страшное впечатление. Сила впечатления зависит главным образом от того, что протоколом разбивается надежда выгородить себя от взводимого обвинения; до той поры обвиненный, как бы ни были велики доказательства против него, все еще верил, что их недостаточно; он надеялся, что придет время, когда скажут ему, что он «свободен от следствия и суда»;

но теперь между его прошедшим и будущим встают острожные двери и за ними перспективой – широкая владимирская дорога, Сибирь сторона и житье каторжное… Конечно, акт следователя не есть приговор суда, он может быть изменен и даже совсем уничтожен не только судом, но и самим следователем (когда вновь открывшиеся доказательства парализуют силу предыдущих), но такие утешения вряд ли приходят в голову подсудимому во время чтения протокола. Впоследствии обвиненный привыкнет к своему заключению, он станет изыскивать средства, как бы избавиться от него, но это только впоследствии, а не в