Древоточец - Лайла Мартинес Страница 2

отжила свое, совсем полиняла, но это уже не имеет значения, ведь у меня больше не будет собеседований, и никто не возьмет меня на работу после того, что стряслось. Мне не придется больше стискивать зубы, чтобы сдержать желчь, хоть бабка и ворчит, мол, я обязана научиться хоть что-то делать. Гундит, потому что не хочет, чтобы я целыми днями сидела дома, и она права, ведь если я долго бездельничаю, то начинаю нервничать и злиться. Я бы с радостью выгуливала собак, но платить мне за это никто не станет, здесь собак запирают во дворах и в лучшем случае иногда бросают им кусок черствого хлеба.

Ну ладно, продолжу свой рассказ. Я достала одежду из рюкзака, сняла футболку и надела чистую. Хотелось бы сказать –  красивую, но это ложь, а я хочу поведать вам о случившемся правдиво. Итак, обе футболки были измяты и изношены, но от второй хотя бы не несло затхлостью: в наших говенных автобусах в обивку въелась застарелая вонь, как в раздевалке спортзала. Я сложила одежду в нижний ящик комода, зная, что поступаю глупо: завтра ее придется искать в кухонном шкафу, на полках в кладовке или в сундуке в прихожей. Всегда одно и то же: в этом доме нельзя доверять ничему, но прежде всего –  шкафам и стенам. Комодам чуть больше, но и им нельзя.

Я услышала сухой стук и догадалась, что бабка бьется лбом в дверь. Видимо, вот-вот придет в себя, и лучше разбудить ее до того, как она приблизится к окну кладовки, из которого не раз выпадала или выбрасывалась. Что не имеет большого значения, ибо, если так будет продолжаться, она либо покалечится, либо обезумеет. Я вернулась в комнату и открыла дверь. На этот раз принялась трясти ее сильнее обычного, пока она не повернулась ко мне и не пробормотала: «Ой, дочка, я и не слышала, как ты вошла». А я ответила, что приехала полчаса назад, но ее все это время не было. «Святые забирают тебя, когда им заблагорассудится», –  ответила она, вышла из комнаты и спустилась по лестнице. Ступени заскрипели, будто вот-вот треснут, хоть бабка и пятидесяти килограммов не весит. На нее смотришь: одна кожа да кости, пустая оболочка, без плоти. А когда я спускалась, ступеньки не издали ни звука. Так что лестнице тоже нельзя доверять.

Бабушка суетилась на кухне, семеня из угла в угол. Было почти два часа пополудни, но есть мне не хотелось; у меня в те времена никогда не было аппетита, единственное, что я ощущала в кишках, –  это отвращение, как у больной собаки. Бабушка поставила на стол две миски и пододвинула ко мне кастрюлю. Излишне было спрашивать, что в ней, потому что мы в этом доме всегда едим одно и то же. Я привыкла к такой пище, ибо ем ее, сколько себя помню, но посторонним она кажется странной, поэтому расскажу поподробнее. Старуха ставит кастрюлю с водой на огонь и бросает туда что придется, что найдется в огороде и в близлежащих горах, а иногда сыплет горсть нута или фасоли, которую покупает у торговцев, приезжающих на грузовиках. Варево кипит часами, а потом она каждый день его немного разогревает, добавляя еще что-нибудь, подходящее по ее мнению. И пока мы едим, она подливает в горшок воду и кладет какие-то добавки, а когда суп скиснет, моет кастрюлю и начинает все сначала. Моя мать терпеть не могла это варево, но какая разница, если она, как я уже сказала, давно покинула дом. Мне вот оно тоже не нравится, однако я молчу, потому что у меня нет ни сил, ни желания готовить что-то другое.

Я привычно бросила несколько кусочков хлеба в суп и подождала, пока они достаточно размокнут. Бабушка достала бутылку вина и наполнила три стакана: один мне, второй себе, а третий –  для святой, пояснив, что та немного приуныла. Затем поставила стакан рядом с фигуркой Святой Джеммы [1], что стоит у нее на алтаре около кухонной раковины. Потом она села за стол рядом со мной и поинтересовалась, много ли было народу в автобусе. «Нет, только мы с мясником», –  ответила я. Она спросила, не наболтал ли мне чего-нибудь мясник своим слюнявым, заплетающимся и ядовитым языком? Нет, он ничего не говорил, потому что народ у нас в деревне трусливый, в лицо ничего такого не скажут, если их меньше четверых-пятерых против одного.

Бабушка встала и долила вина в стакан святой до краев. Перекрестилась и молвила: «Пускай сегодня ночью святая Хемита избавит несчастных от дурных снов». Но я-то знала, что этого не будет, ибо святая не сможет позаботиться обо всех несчастных нашей деревни. С этим мы должны разбираться сами. Я собрала грязную посуду и сложила в раковину. Бабушка пошла в столовую и улеглась на скамье читать молитвы: Деве Марии за умерших, еще одну святым, да еще одну Горной Деве, которая оберегает наше село с горных вершин.

Я вышла в палисадник и присела на скамейку у калитки. В этот час в деревне всегда безлюдно, но соседи все равно чураются нашего дома, если только им сильно не приспичит попросить чего-то у старухи. Когда им приходится идти в оливковую рощу или на гумно мимо нашего дома, они ускоряют шаг, будто вдруг вспомнив, что оставили газовый кран открытым. Впрочем, некоторые улучают момент, чтобы плюнуть в калитку. Капли слюны высыхают на солнце, оставляя белые пятна. Однажды ночью кто-то облил наш виноград отбеливателем для белья. Листья сразу же опали, но ветки все еще цепляются за фасад. Бабушка отказалась выкорчевать лозу. «Пускай все видят», –  сказала она. На одну из веток повесила открытку с ликом святой Агеды [2] с золотым нимбом и золотым же подносом, на котором святая держит свои груди, отсеченные мучителями. Прилетела сорока, сорвала картинку и утащила. Мы повесили для птицы разные блестящие вещицы, но она больше не прилетала, ее интересовала только святая. Ну я-то ее прекрасно понимаю.

Я услышала, что меня зовут, и вернулась в дом. Атмосфера там сгустилась, будто помещения затаили дыхание. Войдя в столовую, я увидела, что старуха спит на скамье с открытым ртом и четками в руке. Я вновь услышала голос, на этот раз наверху. Взбежав по лестнице, я успела увидеть лишь закрывающуюся дверцу шкафа. Конечно, мне не хотелось попасть в какую-нибудь ловушку, поэтому я забаррикадировала дверцу стулом. Собралась уже было выйти из комнаты, но не успела дойти до коридора, как раздались удары откуда-то изнутри. Сначала слабые, потом все сильнее и