Борис Блинов - Порт Страница 2

— Чудак-человек, — удивленно отозвался тот, глядя вслед.

От предчувствия скорой встречи Веня взбодрился, посвежел — бессонной ночи как не бывало. И порт словно помолодел и украсился. Медленно поднималось где-то за городом, за дальними сопками солнце. Осенний кустарник на той стороне залива весь горел от его лучей. Полоса света медленно двигалась по воде, высвечивала на рейде суда. Они становились лучистыми, ясными, в иллюминаторах вспыхивали огни, и шеренги маленьких солнц посылали зайчики в прохладную тень портовых строений.

Осветилась и «Пикша», послала с залива прощальный привет. Совсем маленькой она стала, словно игрушечной, даже непонятно, где там люди размещаются в тесных кубриках. И на палубе никого уже не разглядеть, хотя Веня знал, что моряков там сейчас много — зачехляют механизмы, груз крепят, стрелы торочат по-походному: палубная работа всегда на виду. А то, чего не видно, Веня представить может, словно взгляд его сквозь борт проникает, в самые потаенные недра: и трап последний, черный, что на площадку к дизелю ведет, и машинный телеграф, подсвеченный изнутри, с ручкой, словно маятник часов, и сам дизель — живой, грохочущий, напряженный. Скудный свет впитывают в себя решетчатые пайолы, прокопченные переборки, трубы, насосы, баллоны — всю бесчисленную завязь темного машинного хозяйства. А у телеграфа спокойный дед стоит, «крестный», в свежей робе, голову чуть набок склонил, слушает дизель, на приборы посматривает.

И тут видит Веня продолжение: по трапу спиной вперед спускается фигура. Коленки трясутся, волосы всклокочены. Огляделся — жутко, мрачно, ни на что не похоже. Увидел доску с приборами и в затылке чешет от удивления: «И-ии, сколько у вас часиков-то! И на всех время разное». Это и есть он, Веня. Первый раз в машину заявился. Если бы сказали ему тогда, что все эти темные устройства он узнает до тонкостей и полюбит, как живые, — Веня посмеялся бы неумной шутке. А вот же — правда, времени прошло достаточно — не только с насосами и системами разобрался, а и в самую святая святых проник: чистку главного дизеля дед доверял ему без опаски. А выше этого нет для механика квалификации.

С той поры часто он замечал: красивое и чистое снаружи при другом взгляде может быть грязным и прокопченным. Но это тоже еще не самая правда: под чернотой и копотью у того же дизеля сверкает никель и хром зеркальной пробы, но чтобы до этой чистоты добраться, времени надо много, и труда, и знаний. Так вот переходит одно в другое, обнажая за слоем слой, а самая истина, наверное, в том и состоит, чтобы сквозь слои эти раз за разом все глубже проникать…

Шел Веня по причалам, как по родной знакомой улице, привычно отмечая изменения в сложном портовом хозяйстве, окликал знакомых на палубах, здоровался. Ему приветливо отвечали, зазывали и в гости и на работу — спрос на него большой, но он вежливо отказывался: «сегодня выходной». Иногда замечания кое-какие делал и не стеснялся при случае короткий раздолбон устроить боцману ли, матросу, а то и штурману в рубку прокричать: «Максимыч! Ты что это на причале помойку развел? Погрузил продукты, так прибери за собой. Здесь жены нет, с веником ходить некому».

Народ на тральщиках служил отпетый. Они и штурмана, и капитана при случае могли подальше послать, зная свою силу и безнаказанность: ниже матроса не разжалуют, дальше моря не пошлют, — а вот поди ж ты, никто Вене грубого слова в ответ не бросил, никто не обложил, а только «ладно, Веня, сделаем», «добро, Веня, зайди покурить». А тот, Максимыч, без лишних слов выделил двух матросов для приборки да еще по громкой связи добавил: «По распоряжению капитана порта» — такое у Вени прозвище было.

Веня дождался, когда эти двое на причал поднялись. Один — знакомый, Миша Манила, а другой — новый, приблатненный, с нахальным цыганистым взглядом, видать, тот еще субчик.

— Етот, что ли, капитан? — держась за животик, заржал «цыган». — Эй, капитан, ты с какой параши слез?

Веня ответить не успел, потому как Миша Манила поднял «цыгана» за грудки одной рукой, потряс и на место поставил, пояснив коротко:

— Для шуток Веня — не объект.

В этот утренний час на «Вениной улице» было людно. Суда стояли по три, четыре корпуса — кто бункеровался, кто ремонтировался, кто выгрузки ожидал. Уймы разных грузов заполняли маленькие раздутые животы тральщиков и словно переваривались там, перерабатывались; и вот уже с судов, раскачиваясь на длинных стропах, шли на берег стампы с рыбой, бадьи с граксой, рублеными чистыми кубами плавно опускались ящики. Берег и море взаимодействовали. Шел обмен продуктов, обмен веществ, которым определялась вся жизнь портового организма.

Веня дошел до конца своей улицы, которая ограничивалась двадцатым причалом. Дальше стояли транспорты, базы, суда науки — туда он заходить опасался. Они отличались от тральщиков не только внушительными размерами, но и красотой и порядком. Казалось, они выстроены были для парада. Чистые, белые, с гладкими, стремительными обводами, они радовали взгляд, словно девичья улыбка. Но это были не его суда. Не на все человека хватает. Промысел ведь тоже не его был, как и жизнь за воротами порта. Это совсем не значит, что ему мало досталось.

Помимо «улицы» у него еще лесок свой собственный имелся, туда он намеревался зайти чуть позднее, а пока у Вени дело было личного, так сказать, свойства.

В двенадцать начиналась пересменка у постовых милиционеров, и Веня поспешил к «центру» — так он называл наиболее активную в порту восьмую проходную. Ворота там самые большие, сварные, из железной арматуры, выкрашенные бронзой. Узор на створах изображал солнце с лучами, расходящимися так плотно, что ни один человек сквозь них не пролезет. Красивые ворота, несмотря на свою противоречивую суть.

Днем они всегда распахнуты, но машины, подъезжая к ним и с той и с другой стороны, сами останавливались, а иногда и ждали по нескольку минут, пока из проходной выйдет милиционер, документы проверит и оглядит, что везут. Ворота существовали для того, чтобы порт соединить с городом, и были гостеприимно распахнуты — золотые ворота, проходите, господа. «Господа» проезжали на грузовиках, погрузчиках, автоцистернах, но проезжали-то не беспрепятственно — в этом и была для Вени суть противоречия. К воротам и дверям у него за жизнь в порту выявилось какое-то повышенное внимание, и всегда, когда они попадались ему на пути, он решал вопрос, для себя далеко не праздный: если принять, что предмет имеет назначение, выраженное словом «да», то он не может одновременно нести смысл «нет». Исходя из этого, Веня так и не мог себе ответить, для чего же существуют двери — соединять они должны или разделять? Те же ворота: вроде бы — для связи порта и города. Но ведь останавливаются машины, ждут, знают, что в другое государство въезжают и именно через ворота проходит раздел этих государств. Так для чего же они? Какова их истинная суть?

Одно время он так заболел этим вопросом, что даже у ребят стал выяснять. Миша Манила, мужик тертый, бывалый, сказал ему весомо: «Потому, Веня, тебя такие вопросы занимают, что живешь ты, как в камере. Там, бывает, и чокаются. Вобьют себе в тыкву… и начинают стелиться, пока в карцер не сядут. А там вылечиваются… Вредно это. Забудь свой вопрос. Ты ведь не симулянт?»

«Крестный», однако же, понял его, но честно признался, что вопрос запутанный и ответа он не знает. И тоже добавил: «Меньше о таком думай, а то сдвиг по фазе заработаешь… У тебя как, все нормально?» «Нормально», — ответил Веня. А «крестный» засмеялся: «Ну да, они, известно, про себя никогда не признаются».

…Веня, чтобы особо не светить, выбрал себе место за монтажным вагончиком и стоял, напряженно вглядываясь, наблюдая, как там жизнь идет на границе двух государств, в нейтральной пограничной зоне.

К воротам между тем подъехал «газон» сто первый, побитый, расхлябанный, груженный ржавыми моторами. Из кабины такой же расхлябанный, весь на шарнирах, длинный парень выскочил, открыл капот и замахал мосластой рукой:

— Курносая, скоренько, экстренный груз!

Кабина его остановилась за воротами, и он, должно быть, видел ту, которую звал.

Веня разом свое внимание переключил на этот «газон», к которому «курносая» должна была подойти, но особо-то не торопилась.

А парень вовсю демонстрировал спешку — кому уж так его металлолом необходим! — запрыгнул в кабину, посигналил, на подножку вылез.

Ну, сигналил-то он зря. Молодой еще, не знает, что этого здесь не любят. Здесь, брат, своя власть и свои порядки, а твое дело телячье: подъехал и стой, жди, пока внимание обратят. Это же власть общая, государственная, перед ней и настоящий капитан порта бессилен. И поторапливать ее ни в коем случае нельзя, тем паче, если сам торопишься.

А парень вылез и стал по ведру прицепленному стучать.

И тут Веня понял, что парень сгорел. Милицию-то не просто так ставят, их обучают, и психологии в том числе. А раз до Вени, необученного, дошло, то до них — тем более.