Роберт МакКаммон - Красный дом Страница 3

Верджил не перестал улыбаться, только глаза его чуть-чуть сузились. Мне показалось, что я увидел в них боль.

— Рад был познакомиться, Бобби, — произнес он, обращаясь ко мне и добавил чуть тише: — Заходи к нам как-нибудь в гости, ладно?

— Никогда! — рявкнул отец.

— Всего доброго, — кивнул Верджил, положил руку на плечо женщине, и они пошли обратно через улицу. Детишки бежали следом.

— Никто у нас здесь не живет в красных домах! — заорал им в спину отец, вырываясь из судорожного захвата матери. — Никому и в голову не придет, если у него хоть капля мозгов есть! Ишь вырядились! Что вы о себе воображаете! Вы кто — коммуняки или кто? Деревенщина! Катитесь обратно, откуда приперлись, чтоб вам…

Тут он замолчал, видимо, сообразив, что я стою рядом и смотрю на него. Он повернул голову, и мы несколько мгновений молча глядели в глаза друг другу.

Я люблю отца. Когда я был маленьким, я думал, что он может луну с неба достать. Помню, как он катал меня на шее. Он был добрым человеком и старался быть добрым отцом — но в тот момент, в то самое июльское субботнее утро, я понял, что в нем есть черты, с которыми он ничего не может поделать, черты характера, впечатанные в механизм его душевного устройства далекими предками, о которых он и представления не имел. У каждого есть такие черты — причуды, странности, разные мелочи, которые обычно редко когда проявляются. Без них не обходится ни одна личность. Но если вы кого-то любите и вдруг обнаруживаете в этом человеке черты, которых раньше не замечали, это заставляет ваше сердце биться немного чаще. А еще я увидел — словно в первый раз, — что глаза у отца такого же голубого оттенка, как у меня.

— Чего уставился? — буркнул отец. Лицо его было искажено гримасой боли.

Он выглядел таким старым. С сединой в волосах, с глубокими морщинами на лице. Таким старым, усталым и очень испуганным.

Я отвел взгляд, как собака, ожидающая удара, потому что в присутствии отца всегда чувствовал себя слабым. Я молча покачал головой и поспешил уйти в дом.

С крыльца доносились голоса родителей. Отец говорил громко, но слов я не мог разобрать; потом постепенно беседа пошла потише. Я лежал на своей кровати, уставившись в потолок, и изучал трещину, которую видел, наверное, миллион раз.

Я вдруг подумал, почему за все эти годы мне не пришла в голову мысль замазать ее. Я ведь уже давно не ребенок, я в возрасте, когда пора становиться взрослым мужчиной. Нет, я не собирался замазывать эту трещину потому, что всегда ждал, что это сделает кто-нибудь другой, а о себе в этом качестве просто не думал.

Спустя некоторое время он постучал в дверь, но не стал дожидаться, пока я отвечу. Это было не в его привычках. Он застыл в дверях, потом вдруг пожал своими широкими, тяжелыми плечами и произнес:

— Извини, Бобби. Не сдержался. Обиделся на меня? Это все из-за этого красного дома, черт бы его побрал. Он меня просто бесит! Я просто больше ни о чем не могу думать. Ты меня понимаешь?

— Это всего лишь красный дом. Больше ничего. Просто дом, выкрашенный красной краской.

— Он — другой! — резко оборвал меня отец, и я сжался. — Аккардо-стрит сто лет прекрасно себя чувствовала такой, как есть! Какого черта надо что-то менять?

— Не знаю, — честно ответил я.

— Вот именно что не знаешь! Потому что ты вообще жизни не знаешь! Ты просто существуешь на белой свете, идешь на поводу и знаешь только твердить «да, сэр» или «нет, сэр»!

— На поводу у кого?

— У каждого, кто тебе деньги платит! И не вздумай хитрить со мной! Ты еще не настолько взрослый, чтобы я не мог задать тебе хорошую взбучку!

Я посмотрел на него, и что-то в моем лице заставило его отшатнуться.

— Я тебя люблю, папа, — сказал я. — Я тебе не враг.

Некоторое время он постоял, прислонившись к дверному косяку и прикрывая глаза ладонью.

— Неужели ты не понимаешь? — заговорил он тихо. — Одного красного дома вполне достаточно. Дальше все начнет изменяться. Покрасят дома и поднимут арендную плату. Потом кто-нибудь решит, что Аккардо-стрит — неплохое место для строительства кооперативных домов с видом на залив. Потом на заводе появятся машины, которые заменят людской труд. Ты что, думаешь, у них нет таких машин? Один красный дом — и все начнет меняться! Видит Бог, не понимаю, зачем мистеру Линдквисту понадобилось его красить. Он стал совсем не таким, как его отец, ох не таким!

— Может, нужно что-то менять? Может, что-то должно меняться? — спросил я.

— Да. Верно. А что будет со мной? Где я еще смогу найти работу, в мои-то годы? Хочешь, чтобы я собирал мусор за туристами на пляже? А с тобой что будет? Завод — это и твое будущее, нe забывай.

Тут я сделал шаг на запретную территорию.

— Я все еще думаю о поступлении в колледж, пап. У меня вполне приличные оценки. Школьный инспектор считает…

— Я уже говорил — вернемся к этому вопросу позже, — отрезал отец. — В данный момент у нас нет лишних денег. Сейчас трудные времена, Бобби. Ты должен как следует работать на конвейере. И не забывай — бык должен пастись на своем пастбище. Согласен?

Наверное, я согласился. Не помню. Во всяком случае, он ушел, а я еще долго лежал у себя в комнате и размышлял. Кажется, я слышал отдаленные гудки пароходов. А потом незаметно заснул.

В понедельник утром мы узнали, какую работу предложили Верджилу Сайксу. Не на конвейере. И не на складе. Он появился в том самом цеху, где работал отец и где стояли шлифовальные и полировальные машины, которые доводили шестеренки до нужных кондиций, и приступил к работе на такой же машине в каких-то двадцати футах от него. Я его не видел, потому что тем летом работал на грузовой площадке, но отец к концу дня получил нервный срыв. По-видимому, Верджил Сайке снова был во всем красном, и это, как мы потом поняли, был единственный цвет, который он носил, — красный с головы до ног. Это приводило отца в бешенство. Но было и другое. За первую неделю работы Верджила Сайкса на заводе я отвез на двадцать ящиков готовой продукции больше, чем обычно. Во вторую неделю квота выросла более чем на тридцать ящиков. Я не ошибаюсь — счет вели мои стонущие мышцы.

Загадка постепенно разъяснилась благодаря мистеру Рафаэлли. Работа в руках мистера Сайкса буквально горит, и мистер Рафаэлли никогда в жизни еще такого не видел. По заводу поползли слухи, что мистер Сайкс работал на многих заводах нашего побережья и на каждом благодаря ему производство продукции увеличивалось на двадцать-тридцать процентов. Этот человек никогда не прохлаждался, никогда не уставал и даже не прерывался, чтобы попить водички. Когда он трудился на каком-то заводе крайнего Юга, про него каким-то образом узнал мистер Линдквист и переманил к себе. Единственным условием переезда в Грейстоун-Бэй мистер Сайкс выдвинул следующее: дом, в котором ему предстоит жить, должен быть выкрашен снаружи и изнутри в самый яркий красный цвет, какой только смогут достать маляры.

— Эта деревенщина гораздо моложе меня, — говорил отец за ужином. — В его возрасте я работал не хуже. — Но мы все знали, что это не так. Мы все знали, что никто на заводе не может работать так, как он. — Если он будет продолжать в том же духе, он просто запорет свою машину! Посмотрим, что тогда скажет мистер Линдквист.

Но спустя примерно неделю прошел слух, что Сайксу предложили обслуживать две шлифовальные машины одновременно. Он легко управлялся с обеими; скорость его действий была вполне сопоставима с машинами.

Отцу красный дом стал сниться в ночных кошмарах. Порой он просыпался в холодном поту, кричал и метался. Выпив, он разглагольствовал о покраске нашего собственного дома в ярко-синий или желтый цвет — но все мы знали, что мистер Линдквист не позволит ему этого. Нет, Верджил Сайкс оказался исключением. Он был другим, и только поэтому мистер Линдквист позволил ему жить в красном доме среди сплошных серых домов. А однажды вечером, как следует выпив, отец произнес то, что явно давно вертелось у него на уме.

— Бобби, сынок, — сказал он, положив руку мне на плечо. — А что, если с этим проклятым коммунячьим домом случится какая-нибудь неприятность? Что, если кто-нибудь решит устроить небольшой костерчик и этот красный дом возьмет и…

— Ты с ума сошел! — не дала ему договорить мать. — Сам не понимаешь, что ты несешь!

— Заткнись! — рявкнул он. — У нас мужской разговор.

Ну, после этого началась очередная свара, и я поспешил убраться из дому. Мне захотелось побыть одному, и я отправился к церкви.

Я просидел там до часу ночи, а может, и до двух. Во всяком случае, возвращался уже в полной темноте. Аккардо-стрит затихла, ни в одном из домов свет не горел.

Но на крылечке красного дома я заметил легкую вспышку. Спичка. Кто-то сидел на крыльце и закурил сигарету.

— Привет, Бобби, — услышал я негромкий голос Верджила Сайкса с его характерным южным прононсом.