Анатолий Азольский - Маргара, или Расстреляйте меня на рассвете Страница 3

Маргарита наслаждалась нашим недомыслием. Она предложила простейшую комбинацию. Яша покупает две пары билетов, на разные места.

— Какой смысл? — удивился я.

— А такой… — На меня глянули чуть ли не с презрением. — Яша со мной сидит, к примеру, в пятом ряду, а ты с Аней — в седьмом. Вы нас не знаете — и мы вас тоже.

Не понравилась мне чем-то перестановка эта, веяло от нее опасностью…

Какой — понять не мог. Поэтому согласился.

Так и стали ходить по театрам: две незнакомые пары толкались в фойе, по звонку усаживались, в антракте встречались взглядами и расходились, вновь занимали места в партере; кончен спектакль — и по домам, у метро Яша церемонно прощался со своей дамой, та на троллейбус, он на вокзал, в Солнечногорск, там общежитие курсов “Выстрел”. А мы с Аней, издали понаблюдав за ними, тоже на троллейбус. Гастроли Райкина случились в тот год — и туда сходили, еще куда-то, а я горевал и тосковал, потому что на моих глазах совершалось великое таинство: они, Аня и Яша, любили друг друга спаянно, они, разделенные двадцатью или более метрами, одинаково принимали каждое слово со сцены, то есть никак не принимали, и Аня больше смотрела на сидевшего впереди Яшу, чем на артистов, и он поглаживал затылок свой, поводил плечами, чувствуя на себе взгляд Ани, сидевшей рядом со мной, а я весь застывал в предчувствии чего-то ужасного, потому что помнился летчик, так и не вышедший из штопора. Яша, наверное, переживал то же, терял голову, забывал о дешевой конспирации и однажды при прощании около станции метро вдруг догнал Аню, уже вместе со мной переходившую улицу Горького, и поцеловал ее руку. В Будапеште, Праге или в Варшаве никто бы внимания не обратил, но в Москве…

Да, это была любовь, глубину которой мог измерить только я, несколько дней назад спихнутый в пропасть злой Маргарой. И я страдал — как Аня, как Яша. Талдычили о чем-то актеры на сцене, ходили взад и вперед — да не слушал я их и не смотрел. Я страдал. Я понимал, что никогда уже не встретится мне женщина, подобная Ане.

Но, страдая, не мог я, по фойе в антрактах прогуливаясь, не видеть, как хорошо смотрятся они — Яша и Маргарита: длинное платье обтекало прекрасную фигуру старшей сестры, талия, оказывается, была у партгрупорга, чего я раньше не замечал; их шествие под руку напоминало прохождение царственной пары на приеме в каком-то дворце, на них оглядывались: еще бы — рост, величественность осанки, одеты с той скромностью, за которой — неисчислимые возможности облачаться в любые одежды. И квадратные без оправы очки Маргариты придавали ей и Яше оттенок какого-то превосходства над всеми, легкого высокомерия. Пара так и просилась на фотопленку, не раз ослеплялось фойе вспышками; нашим, советским, ни к чему были съемки в театрах, с аппаратами на ремешке через плечо приходили на спектакли только иностранцы. Аня — вот уж истинно любящая сестра! — радовалась тому удовольствию, какое испытывала, наверное, Маргарита, ловившая на себе взгляды мужчин… И в антракте, и в партере склоняла она головку на мое плечо в избытке благодарности за судьбу, подарившую ей Яшу. А я все думал: да, вовремя выбила из меня влюбленность Маргара, ну зачем я ей, никогда бы она мне ничего не позволила, и никогда руки мои не сомкнутся на ее плечах или талии, разрешила как-то поцеловать ее — вот и вся награда за преданность, за любовь, за те пылкие и неразумные слова на кухне.

Вдруг нагрянул из Казани отец, прервав командировку: умер его брат в Ленинграде, дочери засуетились, взяли отпуска и укатили на похороны. И я почему-то взял отпуск, к Беговой прижившись, да и Маргарита оставила мне ключи от квартиры. Ночевать у них я не решился, но утром поехал туда, стоял неподвижно в комнате, еще недавно наполненной голосами; в голове проносились какие-то пошленькие словечки о счастье, которое всегда за бедой, и про несчастье, где зреет радость. Подошел к окну, глянул вниз, увидел скамейку, на которой я разложен был и высечен Маргарой в лунную ночь дней десять назад.

Тут и возник Яша, его тоже потянуло сюда. (Ничто, кстати, так не сближает мужчин, как совместное и с непроизнесенными проклятьями ожидание ими дам, всегда не успевающих в театр.) Посидели, повздыхали, поехали пить, благо оба употреблять умели. У него остался несданным один экзамен, еще немного — и прием в Кремле выпускников, потом — по домам. Ни в какой степени подпития язык у Яши не развязывался, как много ни таскались мы по ресторанам и кафе, паркам и просто тенистым улицам. Он говорил только то, что можно было сказать гражданину дружественной или даже братской страны. Тем не менее — очень интересное услышал я: вернется он на родину — станет полковником, дадут бригаду. Жена с сыном погибли в автомобильной катастрофе, из-за чего прервалась его учеба в академии Фрунзе, продолжить ее начальство приказало в Солнечногорске. Такие вот дела, мой дорогой советский товарищ!

Говорил — и умолкал, прерывал себя. Сильный, владеющий собой мужчина тосковал, по три раза в день звонил я в Ленинград, передавал трубку Яше и отходил; какие слова летели по проводам — не надо угадывать, достаточно глянуть на дрожащую руку Яши. Чем больше раздумывал я о нем и Ане, тем чаще приходил к более чем неутешительному выводу: им — не пожениться! Никто, разумеется, не запретил бы этот брак, но Яша-то офицер, и русская жена воспрепятствует его карьере. У каждой армии свои секреты, делиться ими с московским Генштабом мало кто захочет, на карьере Яши будет поставлен крест. Но и Ане-то — не быть русской женой, запретят ей выходить замуж и отбывать с московскими секретами за рубеж. Безвыходная ситуация. У Яши к тому же были какие-то особые обстоятельства, какие — я не знал, не было между нами той душевной близости, когда один секрет на двоих, когда оба посвящены в некую их связывающую тайну.

Возникла эта близость случайно, и был я к ней подготовлен: укатила Маргарита — и увезла с собой мое слюнтяйство, я как бы повзрослел…

Жарко было в Москве. На улице Горького в кафе “Молодежное” перехватили мы быстренько по рюмке коньяка, помолчали над чашкой кофе, охладились лимонадом. Я спешил на обязательную для меня ежемесячную встречу, как раз 15-е число, до условленного времени оставалось десять минут. Куда я иду, к кому — Яша не знал, да и не мог я даже при большом желании рассказать, какая нужда гонит меня к 18.00 в библиотеку имени Н.А. Некрасова, а она — не так уж далека от “Молодежного”. Себе самому не смог бы внятно объяснить, почему мне надо видеть библиотечную уборщицу, тихую пьянчужку, обязательно 15-го числа каждого месяца, но от жары или от чего другого поведал Яше я о событиях трехлетней давности. У Тишинского рынка есть библиотека имени Чернышевского, какой черт занес меня туда однажды — уже и не вспомнишь, и зачем вообще поехал на рынок, где ни разу не бывал — не знаю и знать не хочу! Но — сунулся в библиотеку, которая явно нуждалась в расширении, книги уже распирали полки и стеллажи, книги лежали на полу, девица на абонементе сварлива и мужской глаз не радовала; что-то искал я, какой-то учебник, что ли, и девица чернильным пальцем ткнула в угол, там, мол, ищи. А там дверь, толкнул ее — и оказался в подсобке, но вместо швабры, метлы и тряпок — книги, среди которых нашлась нужная мне. Ее снять с полки, предъявить девице студенческий билет (да, да, я еще был студентом и писал дипломную работу), записаться — и, как говорится, гуляй, рванина, по Арбату. Вот там, в этой подсобке, я (глаза уже освоились с полутьмой) заметил прикорнувшую женщину, то ли спящую, то ли в обмороке. Тронул ее — а она пьяная в дым. Что делать? Подсобка без окон, воздух спертый, это только для книжников запахи застаренных временем страниц и типографских красок живительны. А девица на абонементе расправлялась с очередным настырным книгочеем. Женщину я поднял, перекинул через плечо, пронес по пустому залу периодики и оказался во дворе. Посадил на недоразбитый ящик у водосточной трубы и дождался, когда она придет в себя. Выпытал наконец адрес. Жила она неподалеку, доставил ее домой. Детей, расспросил, нет, муж невесть где, по возрасту старшая сестра мне, если не мать; какая беда с ней стряслось — времени не было узнавать, и желания тоже, да чего спрашивать: пить надо меньше! Сказал, что приду в библиотеку через неделю, 15 апреля. И пришел, посмотрел на нее, она на меня — и разошлись. Но повелось: 15 мая, 15 июня и далее — надо заглянуть в библиотеку. И заходил. Через год она перевелась уборщицей в другое место, подметала полы в некрасовской библиотеке, на Большой Бронной.

Туда мы с Яшей и двинули. Там внутренний дворик есть, в третьем от двери окне — книжица выставлена, “Мойдодыр”, знак того, что меня ожидают. Яша тенью следовал за мной. Видел, как постучал я пальцем по стеклу. Показалась уборщица, кивнула мне. Посмотрели мы друг на друга — и я пошел к выходу на улицу, обозначив себя в этом мире. И уборщица отметилась в быстротекущем времени. Верстовые столбы двух дорог, которые пересеклись на миг, вопреки закону параллельности.