Остров - Бьёрнсдоттир Сигридур Хагалин Страница 3

Наконец внутри послышалось движение, и появились министры, все одновременно. Вот незадача, теперь разных интервью не сделать; некоторым из правительства удалось сбежать. Уже на улице ему удается поймать министра финансов, худого мужчину, с ловкостью уходящего от вопросов, если они не конкретны, и министра образования, который, похоже, знает о планируемой оптимизации системы образования не больше, чем сам Хьяльти. Ничего дельного из этого не выйдет.

Начинает светать. За «Харпой»[2] обретает очертания Эсья; гора стеной защищает город от ветра, несущего лютый холод. Хьяльти оборачивается и оказывается лицом к лицу с Элин Олафсдоттир.

— Здравствуй. Давно же мы не виделись.

Они чмокнулись в щеку. На ней светлое пальто, а глаза еще синее и яснее, чем при их последней встрече.

— Тебя сегодня послали в засаду? — спрашивает она лукаво. — А я думала, ты уже вырос из таких заданий.

— Никому не стыдно пойти на заседание правительства, это источник новостей.

— Но не сегодня, так ведь?

— Да, сегодня как-то вяло. У вас что-нибудь слышно?

— У нас всегда что-нибудь слышно. Экономика плавно развивается, общество процветает, народ никогда прежде так хорошо не жил. Но об этом вы ведь не расскажете.

— Нет, мы стараемся обходить хорошие новости. Мы как злые гномы. Начинаем каждый день с того, что решаем быть злыми. Особенно с политиками.

— Это заметно.

Она немного замешкалась, затем наклонилась к нему, понизила голос:

— Можешь спросить министра иностранных дел, почему он не на встрече в Берлине.

И с чего вдруг Элин заговорила о беженцах. Ведь это не ее сфера.

— А может, ты сама мне расскажешь? Он уже вышел?

— Лучше спроси его сам. — Она улыбнулось, глядя ему прямо в глаза. — Была рада тебя увидеть, нам нужно как-нибудь встретиться и поговорить. Ты ведь знаешь, где меня найти.

Да, он знает где; Элин Олафсдоттир, министр внутренних дел, бывший преподаватель политологии, неожиданно возглавившая партийный список в северном избирательном округе Рейкьявика. Большая идеалистка или опасный противник, в зависимости от того, с кем говорит, всегда в белом, всегда элегантна. Она сбегает по ступенькам здания правительства на высоких каблуках, водитель выходит и открывает перед ней дверь черного как смоль джипа. Она усаживается и улыбается Хьяльти, затем подтягивает в салон красивые ноги. Стиль продуман, власть ей к лицу.

Он возвращается в редакцию с интервью, взятым у обиженного министра иностранных дел, который был слишком недоволен тем, что его оставили дома, чтобы об этом молчать. Коалиционное правительство трещит по швам; только Хьяльти раздобыл эту информацию, это сенсация.

— Новость на первую страницу, — весело говорит Ульвхильд. — И часто ты получаешь такие наводки от своих прежних подружек?

Хьяльти усмехается, она не прежняя подружка.

— Мы лишь давно знакомы, учились вместе в гимназии, затем изучали политологию. Элин не в моем вкусе.

— Ясно. Но не теряй бдительности, ладно? Она ведь сообщит тебе только то, что ей выгодно. Быстро же она поднимается, эта девушка.

Хьяльти вздыхает, об этом они уже говорили. В кресле заведующего отделом новостей Ульвхильд совершенно на своем месте. Она всегда знает лучше; резко и беспощадно правит язык и стиль человека; смотрит через плечо. В ее представлении политика и СМИ находятся в постоянном конфликте, политик старается очернить журналиста и управлять им, а тот, в свою очередь, прилагает все усилия, чтобы разоблачить политика и поставить его на колени. Хьяльти иного мнения, ему ничто не мешает общаться с политиками на приемах, чокаться с ними и выпивать, закусывая канапе, хранить одни секреты и пускать в оборот другие. Поэтому ему доверяют, он часто получает информацию раньше других, пока люди типа Ульвхильд сидят и ждут пресс-релизы.

На столе — грязные салфетки и чашки с давно остывшим недопитым кофе, недочитанные отчеты и региональные новостные газеты, которые никто не торопится просмотреть. Ульвхильд уже давно перестала красить волосы, и долгие годы беспощадной редакторской работы оставили глубокие морщины между бровями; она смотрит на него с воинственным блеском в глазах.

Он мотает головой. Я тебя услышал. Но тебе не нужно беспокоиться насчет нас с Элин. Мы только старые знакомые.

— Вот и обхаживай эту свою старую подружку, — говорит Ульвхильд, ласково улыбаясь. — Пока это будет приносить новости.

Старые подружки, ну да ладно. Он идет в туалет, где его рвет кофейного цвета желчью, затем умывается холодной водой, разглядывая себя в грязном зеркале: раздраженный, глаза красные. Ему бы радоваться обретенной свободе, а он чувствует лишь глубокое и искреннее презрение к самому себе. Ему за сорок, холостяк, топчется на месте, в то время как его ровесники поднимаются по служебной лестнице, устраивают конфирмацию своих детей и обновляют джипы. Он рассматривает себя в зеркале, волосы практически целы. Любимчик женщин еще не начал увядать, почти; он бьет по плоскому животу под сшитой на заказ рубашкой. Выше голову, Хьяльти Ингольфссон.

Дома почти ничто не указывает на то, что еще менее суток назад здесь жила семья из четырех человек. Книжные полки зияют образовавшимися пустотами, в шкафу болтается лишь несколько рубашек и костюмов. В ванной одна зубная щетка, в спальне детей поразительно пусто. Даже рисунки Элиаса исчезли, лишь несколько пятен от липучек, как синяки на стенах.

Мария забрала музыкальные инструменты из гостиной, она пыталась научить Хьяльти их названиям и объяснить разницу в звучании, но он их все так и не запомнил. Уд, дульцимер, кантеле, музыка из другого времени и исчезнувшего мира, грустная и завораживающая; руки у Марии тонкие, но достаточно сильные для того, чтобы ударять по струнам, исполнять пиццикато, водить смычком, настраивать, глаза полуоткрыты, а губы сжаты от сосредоточенности. Теперь в гостиной царит тишина.

Он смотрит в окно и съедает поздний ужин, сэндвич с копченой бараниной и итальянским салатом. Ловит свое отражение в стекле опустевшего окна, а раньше здесь цвели спатифиллумы и пеларгонии. Они напоминали Марии о родных краях. Зябли в сероватых сумерках, бросая вызов Эсье и ревущему Атлантическому океану.

Спатифиллумы, или женское счастье. Конечно же.

Принесли газету, Ульвхильд поместила интервью с министром иностранных дел на первую страницу, как и собиралась. Хьяльти идет на кухню, хватает недоеденный бутерброд, открывает бутылку кьянти и погружается в чтение.

— А у нас нет интернета, — сообщает Ульвхильд, когда он на следующий день приходит на работу с давящей болью в висках после вчерашнего красного вина. — Не только в нашем здании. Похоже, вся сеть телекоммуникаций грохнулась. С трех часов ночи мы не получили ни одной фотографии, ни одного сообщения.

Она смотрит на него.

— Ты можешь этим заняться?

Сонный ночной дежурный сидит за компьютером и пытается отыскать работающие сайты. По крайней мере, телефонная связь, кажется, в порядке, телефоны в редакции звонят, все до единого, трезвон граничит с физическим насилием. На настенных телевизорах застыли новостные каналы, неподвижные ведущие новостей и прогноза погоды с открытыми ртами показывают на Кардифф, Киев и Лос-Анджелес.

Хьяльти садится за телефон и начинает унылый и вялотекущий разговор с провайдером. Операторы выясняют причину неисправности, скоро распространят пресс-релиз. Затем связывается с тараторящим пресс-секретарем Управления почты и телекоммуникаций; проблему расследуют, на нынешнем этапе мало что можно сказать. Хьяльти пытается на него надавить, кто-то же должен дать интервью. Всяко лучше, чем ничего. Через десять минут Ульвхильд включает радио, начались утренние новости, в потрескивающем эфире раздается голос начальника управления.

— Это глобальный сбой, но мы не знаем, где именно он произошел. Сеть практически повсеместно нарушена, телефонная связь функционирует, но только внутри страны, позвонить за границу нельзя. Высказывалось предположение, что сбой связан с повреждением подводных кабелей.