Валерий Демин - Гиперборейские тайны Руси Страница 3

Многие мифологические и сказочные персонажи имеют корневую основу «бор – бур – бер». Это и русская Сивка-Бурка, и сказочный Буря-богатырь, и летучий конь алтайских сказаний Буура, и, конечно, упомянутый античный северный ветер Борей – родоначальник целого клана полубогов Бореадов. Вот к этому лексическому и смысловому гнезду и восходит имя героя русской сказки Борма, несущего в себе черты древнейшего культурного героя-путешественника. В своих многолетних скитаниях по всему свету он отчасти повторяет приключения Одиссея, но, так сказать, с русской спецификой. Например, в сказке, записанной Садовниковым, действуют две типично русские Царь-девицы (Царь-девки, по терминологии самарского рассказчика). У одной из них Борма раздобыл нужные ему волшебные предметы, с другой прожил двадцать лет и имел от нее сына.

Подробности (исключительно интересные) намеренно опускаю. Для меня важно другое: в русской сказке о Борме Ярыжке закодирована информация и о стародавних временах отечественной истории, и об эпохе, когда языки и культуры были не только сближенными, но и общими[6]. Речь идет о так называемых исторических корнях фольклора в целом и волшебной сказки в частности. Что следует вообще считать таковыми и на какую историческую глубину уходят эти «корни»? Непререкаемым авторитетом по данной проблеме считается выдающийся теоретик фольклористики Владимир Яковлевич Пропп (1895–1970), у него даже есть книга под названием «Исторические корни волшебной сказки», неоднократно переиздававшаяся и переведенная на многие иностранные языки.

Несмотря на привлекательное и почти что магически притягательное название, читатель никаких собственно исторических корней у Проппа не найдет. Ибо под таковыми питерский ученый понимал некое социальное надстроечное явление (чисто духовного порядка), обусловленное исторической действительностью (рассмотренной в этаком абстрактном гегельянском плане) и материальным способом производства (в соответствии с Марксовой доктриной), что и обусловливает «всемирное сходство фольклорных сюжетов»[7]. К тому же Проппова монография является типичным образцом структуралистского подхода к изучаемым явлениям – одного из самых бессодержательных и неконструктивных в философско-методологическом плане. Единственным результатом этого «ужасно модного» и популярного в ХХ веке метода является «раскладывание по полочкам» (а у каждого структуралиста конечно же своя модель и последовательность) результатов теоретического анализа.

В.Я. Пропп применил структурный метод к исследованию фольклорной проблематики безукоризненно четко и с филигранной точностью. Одним из результатов и явились «Исторические корни волшебной сказки». Еще более показательна в плане бессодержательных абстракций и структурирования другая, не менее известная монография ученого – «Морфология сказки». Единственно, что извиняет такой подход и его результаты: Проппу пришлось заниматься теоретическими изысканиями в области волшебных сказок в эпоху, когда подобное научное творчество в данной области, мягко говоря, не поощрялось и, уж совсем определенно, не поддерживалось. Поэтому и приходилось либо излагать свои идеи эзоповым языком или в намеренно абстрактной форме, либо вообще обходить некоторые «щекотливые вопросы». Впрочем, утверждать, что это в полной мере можно отнести к В.Я. Проппу, не берусь. Скорее всего, он был убежденным сторонником того, о чем писал.

Я уже не раз высказывал свою точку зрения на исторические корни фольклора в целом и былинно-сказочных сюжетов в частности. Прежде всего, под «корнями» я понимаю те исторические и иные объективные реалии, которые скрываются за фольклорными сюжетами, образами и мифологемами. Способ производства, безусловно, имеет отношение к их формированию и развитию, но, как говорится, только в конечном счете и далеко не в том прямолинейном плане, как это доказывал, к примеру, Пропп. Явления духовной и психической жизни имеют одинаковую природу в любой социально-экономической формации, и способ производства не может оказывать на них непосредственное воздействие на биосферном или ноосферном уровне, то есть на молекулярно-клеточном, атомно-полевом или информационно-энергетическим. Механизм здесь один и тот же для всех эпох, культур и народов. Мифологические доминанты, естественно, имеют социальное происхождение, но также имеют специфические закономерности своей живучести и влияния на людей: какая-нибудь экстремистская секта может распространить свои дремучие идеи со скоростью степного пожара и независимо от того, в условиях какого способа производства она начала свою деятельность.

Точно так же и с мифологией. Она – прежде всего, явление ноосферного порядка, а потом уже все остальное. Ее природа более реальна, чем иные абстракции, сюжеты и образы формируются независимо от общего хода вещей и лишь потом вливаются в общий и социально обусловленный поток, подобно мозаике образуя элементы народной души, той самой, о которой так хорошо сказал Михаил Михайлович Пришвин (1873–1954):

«Все эти сказки и былины говорят о какой-то неведомой общечеловеческой душе. В создании их участвовал не один только русский народ. Нет, я имею перед собою не национальную душу, а всемирную, стихийную…».

Вопрос об осмыслении и расшифровке мифологем (так же как и фундаментальных научных понятий) – это вообще не филологическая, а смысловая проблема. В ноосфере аккумулированы некоторые идеи-эйдосы, которые, как полагал еще Платон, не формируются путем эмпирического обобщения опытных фактов, а припоминаются «в чистом виде». Они выступают своего рода организующим и направляющим началом познавательного процесса и существуют в виде своего рода атомов смысла. Законы смыслообразования, смыслозакрепления и смыслопередачи не тождественны скоррелированными с ними закономерностями фонетики или грамматики. По отношению к последним смысл оказывается первичным. Ему принадлежит примат и в процессе овладения языком.

В определенном плане сказанное подтверждает и открытый Карлом Юнгом (1875–1961) архетип коллективного бессознательного. Где он может находиться? В нейронах? В генах? Частично, видимо, да, но лишь частично. Как объективно-природная и социально обусловленная матрица архетип коллективного бессознательного конечно же пребывает в ноосфере и транслируется оттуда в случае необходимости, пробуждаясь в каждом из нас как спящая почка на дереве.

Таким образом, поскольку по природе своей смысловые единицы (категории, константы, мифологемы) имеют ноосферное происхождение, постольку и ключ к их разгадке находится не в нашей голове, а за ее пределами – в энергоинформационном поле, существующем независимо от бытия конкретных людей и человечества в целом. Потому-то любая мифологема, любое понятие соединяет в себе несоединимое (с точки зрения школярского или схоластического разума, конечно) – лингвистику и логику, философию и семантику, физику и космологию. «Все – в одном», – как говаривали древние мудрецы и были, несомненно, правы! Увидеть же Вселенную в атоме (в том числе и «атоме смысла») во все времена было дано не каждому. К истолкованию архаичных понятий и мифологем вполне применима модель интерпретации коранических сур. Как считают мусульманские мудрецы, каждую суру Священного Корана можно истолковать тремя, тридцатью тремя и тремястами тридцатью тремя способами – все зависит от степени посвященности и открывающегося благодаря божественному откровению доступа к сакральному знанию. При этом глубинный и сокровенный смысл даже самых простых на первый взгляд вещей ясен далеко не каждому.

В научной и учебной литературе давно бытует мнение о фольклоре как преимущественно об устном народно-поэтическом творчестве, к тому же оторванном от реальной действительности. На самом же деле фольклористика как базисный пласт мировой культуры – явление не просто емкое, но в полном смысле необъятное и неисчерпаемое. Будучи простым и удобным каналом аккумуляции и передачи накопленного за многие тысячелетия опыта и знаний, фольклор (дословно «народная мудрость») вобрал в себя в специфически компактной символическо-образной форме многообразные факты истории, этногенеза, связанные с бытовыми традициями, мировоззренческими представлениями, культовыми ритуалами, обрядами, поверьями, пережитками и т. п. Один из основоположников современного традиционализма Рене Генон (1886–1951) так расценивал действительное значение фольклора (в его соотношении с мифологией) для познания истории и предыстории:

«Народ сохраняет, сам того не понимая, останки древних традиций, восходящие порою к такому отдаленному прошлому, которое было бы затруднительно определить и которое поэтому мы вынуждены относить к темной области “предыстории”; он выполняет в некотором роде функцию более или менее “подсознательной” коллективной памяти, содержание которой, совершенно очевидно, пришло откуда-то еще».